Прощание

На свежем воздухе, который ощущается не таким уж свежим, у меня после помещения с кондиционером выступает пот. Теперь моим серым клеткам нужен отдых, и тогда мне на ум приходит Ангело — Ангело, старый матрос с измятым, продубленным солнцем лицом, которого я принял за испанца, пригласил меня в свой кубрик. Он объяснил мне, что его зовут не Ангело, а Ангелов, и родом он из Варны, но имеет немецкий паспорт.

Его каюта расположена на верхней палубе по левому борту. Там он устроил себе уютную мастерскую. Ангелов мастерит модели судов в бутылках и учит этому других людей. Сегодня Ангелов показывает мне цветные фотографии двух экзотических дам, на которых он — по его словам — «женат».

— Вот эта с Суматры. А эта некрасивая женщина с острова Явы, со средней Явы.

— Как, собственно говоря, живут на Яве? — спрашиваю я.

— Если надо ехать поезд, то можно сойти и отлить, а потом снова спокойно подняться в вагон — так медленно он едет. Поезд едет — я не знаю сколько часов, а дальше надо на автобусе. Автобус сколочен. Страшно ехать. Остаток пути — пешком. Как мне найти, где жена — что я должен делать?

— Таким образом, ваша жена с Явы снова исчезла в джунглях, — пытаюсь я поддержать разговор.

— Да, — подтверждает Ангелов.

— Есть там у вас земледелие — или чем вы живете?

— Да, имеют немного рисовые поля, а потом имеют также банан.

— Побывала ли уже одна из ваших жен в Гамбурге?

— Да, она была с матерью…

— С матерью? Какая же? На какой вы по-настоящему женаты?

— На той, которая с Явы.

— Им ведь, наверное, все это кажется смешным. Они разве не удивлялись?

— Конечно! Так я не мог держать их в доме! Но я не имею желания взять ее снова в Гамбург.

— Почему — нет?

— Будет очень дорого! Это финансовый вопрос. На Яве они могут долго жить, имея фунт риса. А если в Гамбурге, где живут не только от риса. Там идут в денежный дом (банк), так они всегда говорят, а потом в карштадт (универмаг) и покупают немного там и немного здесь.

— Так, так!

— Да. И тогда начинается. Это всегда заходит немножко далеко. Дома — то есть на Яве — ей нужно пару сандалей и такой материал батик — этого достаточно… Я также посылаю иногда сто марок или сто пятьдесят — на несколько месяцев, и они справляются — которая на Яве и которая на Суматре.

— Почему же они снова отправились на Яву?

— Пришлось отправиться, посадил в самолет. Будет слишком дорого.

— Но получают ли обе ваши жены деньги?

— Да. Иногда одна, иногда — другая. Это я посылаю отсюда, через банк в Гамбурге.

— Жена на Яве, считается ли она там, где живет, замужней?

— Должна считаться — она же мусульманка.

— Тогда она в один прекрасный день и пенсию получит!

— Да, если я сыграю в ящик, тогда она, возможно, получит пенсию — двадцать лет я был с ней…

— Что значит «возможно»?

— Потому что она не знает, что бывает пенсия. А я тоже не читал, что об этом говорится, когда женаты.

— Знаете ли вы местный язык?

— Немножко.

— А ваша жена, она немножко говорит по-английски?

— По-английски нет.

— А для вас это не трудно?

— Почему — говорить?

— А с вашей женой на Суматре вы разведены?

— Не знаю. Возможно, да, возможно — нет. Она тоже мусульманка… Имеются две дочери — они уже большие.

— У вас интересная семья, — говорю я в смущении, так как ничего, кроме этой банальности, мне не приходит в голову.

Кто-то стучит в дверь. Один из инженеров — большой толстяк, стоит на пороге.

— Входить! Он не кусается, — говорит Ангелов.

Толстяк устраивается на узкой скамье и сразу же начинает обрабатывать наждачной бумагой модель корабля толщиной с палец. Некоторое время я наблюдаю за этим, а потом ухожу.

Под Monkeyback (обезьяньим баком) я вижу стюардессу, облаченную только в ярко-зеленое купальное полотенце вокруг бедер и крошечный бюстгальтер, исчезнувшую в шкиперской кладовой для хранения красок. Черт знает, чего она там ищет в таком наряде. Через добрые четверть часа она снова показывается с одним из молоденьких матросов. Матрос начинает красить люк номер один. Она остается. Стоя совсем рядом с ним, будто его повелительница, она неумело подражает позе манекенщиц.

— Час от часу не легче, — бормочу я вполголоса.

Вечером на мостике вахту несет первый помощник. Я спрашиваю находящегося в штурманской рубке старика:

— Что с радистом и казначеем?

— Ах, это, — говорит старик, растягивая слова, явно недовольный, — идиотская история: казначей был у меня и пожаловался, что радист запустил в него заварочным чайником.

— Как прекрасно! — говорю я с воодушевлением. — И почему это?

— Казначей сказал, что между радистом и одной из стюардесс был небольшой спор, и радист хотел очную ставку со стюардессой. «Я, — говорит казначей — отклонил это предложение, так как в этом не было никакой необходимости». Так как второй помощник был «свидетелем», как сказал казначей, я распорядился, чтобы второй помощник написал рапорт — можешь прочитать его. Между прочим: у казначея рана на запястье, как он сказал. Это наш сверхзанятый врач может и посмотреть. Здесь! — говорит старик и сует рапорт второго помощника мне в руки.