Прощание

Над лесом показался большой самолет, он сделал медленный разворот и снова вышел на прямую как раз у меня над головой. Огни на концах его крыльев мигали, и он начал выпускать шасси. Я проводил его глазами, пока он не скрылся из вида, за ним некоторое время еще тянулся гул двигателей, становившийся все глуше и глуше, наконец и он умолк, когда самолет приземлился в Хьевике. Самолеты я любил с детства. Даже прожив три года там, где прямо над головой проходил воздушный коридор идущих на посадку самолетов, я продолжал ими любоваться.

В летних сумерках поблескивала река. Дым от сигареты не поднимался вверх, а ложился горизонтально и повисал, распластавшись в воздухе. Не было ни ветерка. А когда смолк гул самолета, не стало и звуков. Впрочем, нет. Звук издавали летучие мыши, он становился то громче, то тише, в зависимости от того, куда направлялся их полет.

Высунув язык, я потушил об него окурок и сбросил с откоса, закинул рюкзак на плечо и продолжил путь. В доме у Вильяма горел свет. Над следующим витком дороги кроны лиственных деревьев нависали так густо, что не было видно неба. С заболоченного участка между дорогой и рекой доносилось кваканье лягушек или жаб. Затем я уловил какое-то движение у подножия горы. Это был барсук. Он не заметил меня и побежал по асфальту, пересекая дорогу. Я шагнул к обочине, чтобы не стоять у него на пути, но тут он поднял голову и остановился. До чего же он был хорош, с этой черно-белой полосатой хипстерской мордочкой! Шубка у него была серая, глазки золотистые и настороженные. Я поставил занесенную ногу за ограждение дороги и остановился внизу за обочиной. Барсук зашипел, но продолжал на меня смотреть. Очевидно, он пытался оценить ситуацию, потому что раньше, когда я с ним сталкивался, он тотчас же поворачивал назад и убегал. Но на этот раз он вдруг потрусил дальше и скрылся, к моей великой радости, за горой. И лишь тут, снова выбравшись на дорогу, я услышал слабые звуки музыки, которая, вероятно, играла все это время.

Неужели из нашего дома?

Прибавив шагу, я спустился с горы и стал подниматься по противоположному склону, на котором всеми окнами светился наш дом. И правда, музыка доносилась оттуда. Наверное, из открытой двери гостиной, подумал я и понял, что там гости, потому что на лужайке тоже скользили какие-то тени, черные и таинственные в сумеречном свете летней ночи. В обычное время я бы пошел напрямик вдоль ручья к западной части дома, но раз в доме праздник и полно гостей, я не хотел вваливаться к ним из леса, а пошел кружным путем по дороге.

На лужайке вдоль всей подъездной дорожки стояли автомобили, возле амбара и во дворе тоже. Я остановился на холме, чтобы прийти в себя от неожиданности. Через двор, не замечая меня, прошел мужчина в белой рубашке. В саду позади дома слышался гул голосов. На кухне, как я заметил в окно, сидели за столом две женщины и мужчина, перед ними стояли бокалы с вином, они смеялись и чокались.

Я отдышался и двинулся к входной двери. В саду, ближе к лесу, был расставлен длинный стол. Белая скатерть светилась в глубоком сумраке под деревьями. За столом сидело человек шесть или семь, среди них и мой папа. Он глядел прямо на меня. Когда мы встретились взглядами, он привстал и помахал мне рукой. Я скинул рюкзак, поставил его у порога и пошел ему навстречу. Таким я его еще никогда не видел. На нем была белая свободная сорочка с вышивкой у треугольного выреза, синие джинсы, светло-коричневые кожаные туфли. Лицо его, почти черное от загара, озарено было каким-то внутренним светом. Глаза сияли.

– Так это ты, Карл Уве? – сказал он, положив ладонь мне на плечо. – Мы думали, ты придешь раньше. У нас тут, как видишь, веселье. Ты ведь побудешь с нами немного? Садись сюда!

Я сделал, как он сказал, и сел за стол спиной к дому. Единственной, кого я тут знал, была Унни. На ней была такая же светлая сорочка, или блузка, или как там оно называется.

– Привет, Унни, – сказал я.

Она тепло улыбнулась мне в ответ.

– Так вот, это – Карл Уве, мой младший сын, – сказал папа, садясь напротив, рядом с Унни.

Я кивком поздоровался с остальными пятью присутствующими. – А это, Карл Уве, – Будиль, – сказал он. – Моя кузина.

Я никогда не слыхал ни о какой кузине Будиль и бросил на нее, кажется, вопросительный взгляд, потому что она улыбнулась и сказала:

– В детстве мы с твоим папой много времени проводили вместе.

– И подростками тоже, – сказал папа. Он закурил сигарету, затянулся и с явным удовольствием выпустил струю дыма. – А еще тут у нас Рейдар, Эллен, Марта, Эрлинг и Оге. Мои коллеги.

– Привет, – сказал я.

Весь стол был уставлен бокалами и бутылками, блюдами и тарелками. Чем они угощались, было понятно по двум большим мискам с пустыми креветочными панцирями. Гость, имя которого папа назвал последним, Оге – мужчина лет сорока в больших очках в тонкой оправе, смотрел на меня, потихоньку потягивая пиво. Отставив его, он сказал:

– Ты ведь, кажется, был в тренировочном лагере?

– Да. В Дании.

– И где же именно в Дании? – спросил он.

– В Нюкёбинге.

– На Морсе?