Прощание без возвращения?

Эти слова несколько утешили мать, тем более что сейчас с ней снова должен был заговорить Рейнхарт. Она уже чувствовала, как меняется почерк, все более становясь похожим на почерк ее сына. «Ты хочешь поговорить со мной?» — прошептала она. «Еще бы!» — написала ее рука. «Я жду не дождусь этого. Мама, дорогая мама, прошу тебя, забудь, что я сказал тебе вчера, что умирал я трудно. Теперь у меня все замечательно! Я так рад, что могу теперь говорить с тобой. И я очень горжусь тобой, моей мамой, потому что ты стала таким замечательным медиумом. Это встречается очень редко, могу тебе точно сказать. Ты столь восприимчива, что я не успеваю додумать мысль до конца, как ты ее уже записываешь! Но, мама, хочу предостеречь тебя: такие способности таят в себе большие опасности. В Средние века тебя бы сожгли как ведьму. Но — слава Богу — вы живете в ХХ веке, теперь о таких вещах думают несколько иначе. Не рассказывай об этом посторонним, мама! Я бы этого не хотел, так как это ослабило бы силу нашей связи с тобой. Сейчас ты для многих из нас антенна, передающая наши послания миру. Пожалуйста, спрашивай каждый раз Вальдманна-учителя, следует ли тебе записывать то, что диктует тот или иной дух. Кроме того, я тоже постоянно с тобой и сразу предостерегу тебя, если какой-то злой дух или просто какой-нибудь неопытный дух, который бы просто мучил тебя своей диктовкой, захотели бы войти к тебе в доверие!»

На следующий день к Труде Пайер пришел некий Эльго, муж ее подруги, а также «знаток» всего чего бы то ни было. Он стал, так сказать, первым зрителем мощных медиальных способностей Труды. В его присутствии она вновь стала переписываться с Рейнхартом, Вальдманном и неким Вотаном, по всей видимости, очень энергичным потусторонним. Эльго задавал вопросы, и ответы приходили, написанные тремя разными почерками. Буквы Вотана были очень большими, так что короткое сообщение занимало целую страницу. Труда спросила сына, как происходит процесс письма, направляет ли он ее мысли. Сын ответил: «Я не направляю твои мысли. Это — мои мысли, которые ты воспринимаешь и записываешь».

Внезапно Эльго, похлопав себя по карманам, заявил, что потерял бумажник с довольно большой суммой денег и паспортом, уверяя при этом, что, пока шел сюда, бумажник был еще при нем. Пока судили да рядили, где он мог оставить бумажник, Вотан написал своими огромными буквами рукою Труды Пайер: «Не беспокойся, Эльго. Твой бумажник лежит у тебя дома на письменном столе». Однако Эльго стоял на своем: по дороге к Труде бумажник был еще при нем. На следующее утро он позвонил ей и сказал, что бумажник действительно лежал у него на письменном столе!

В один из следующих вечеров Труда, мать погибшего сына, не выдержала. Ей очень хотелось попросить сына подробно описать обстоятельства его смерти. Она чувствовала себя достаточно спокойной и собранной, чтобы стойко перенести то, что ей предстояло услышать. Рейнхарт написал:

«Бог мой, мама, в Венгрии было плохо, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. Наша жизнь могла оборваться в любое мгновение. Нас обстреливали днем и ночью, и все время посылали на передовую в охрану. И вот, однажды ранним утром 13 марта после ночного дозора меня скоро должны были сменить. Я уже слышал шаги, видел, как тихо подходила смена. Наконец-то! Всей душой ощущая, что вот-вот я вернусь в тыл, в надежные укрытия, я чуть приподнялся из окопа. И тут меня в шею ударила пуля, пробив сонную артерию. Второй дозорный тут же потащил меня в наше расположение. Но по дороге я испустил дух…

Было нелегко, мама. Но вообще-то люди чересчур боятся смерти. Сама по себе она не так уж страшна; вот только переход из жизни в вечность — это страшное мгновение. Но когда просыпаешься ТАМ, тебе так хорошо, так великолепно — этого не описать! Конечно, первое время там трудновато; нужно перестраиваться, приспосабливаться к новым понятиям, состояниям, к существованию без времени, без пространства, без тела. Все видишь, слышишь и чувствуешь духом. ТАМ не ходишь, не бегаешь, не стоишь. ТАМ паришь и летаешь. Первое время молодые (только что перешедшие. — Прим. пер.) души тоскуют по своим близким! Твоя печаль, милая мама, причинила мне такую боль…»

В продолжение беседы Рейнхарт заговорил о разных общих знакомых, которые — после его, Рейнхарта, перехода (в иной мир) — навещали его маму. Среди них был Фридрих К., студент-психолог и закоренелый материалист, считавший разговоры о жизни после смерти чушью и небылицами. По этому поводу Рейнхарт писал: «… когда ты в прошлом году вернулась домой от Т. и через Даг-мар Р. впервые получила известие обо мне, а потом тем же вечером говорила об этом с Фридрихом, мне очень хотелось схватить его за глотку! «Я уважаю твои чувства, но ты не можешь требовать от меня, что я в них поверю», — сказал он. Иными словами: «Если ты идиотка, то мне все равно».