Прощание с Ист-Эндом

– Во имя всего святого, женщина, прикройтесь! – отчаянно потребовал он. Остальные рассмеялись. Ситуация выходила из-под контроля – важно было не запятнать честь полиции.

– Мы не будем вас арестовывать, – сказал офицер постарше. – Идите домой, только сначала назовите своё имя и номер квартиры.

Женщина снова поникла. Момент ликования прошёл, и она с неохотой назвала свои данные.

– Теперь идите и ведите себя тихо, иначе у вас будут проблемы. Это предупреждение.

Затем он повернулся к своим подчинённым.

– Возвращайтесь к работе. Вы двое останетесь здесь с медсестрой и потерпевшей. Сообщите, если понадобится помощь.

Полицейские разошлись, едва сдерживая смех, и я услышала, как кто-то передразнивает своего коллегу:

– Женщина, прикройтесь!

Молодой шотландец прикусил губу. Казалось, что он сейчас заплачет – но поделать ничего было нельзя, и он отлично это понимал.

Всё это время пострадавшая продолжала сидеть на земле. Когда её обидчица двинулась прочь, она закричала:

– Поглядите только на эту шлюху! Да она вечно на мужиков вешается, словно проститутка! Тварь! Дрянь! Дешёвка!

Она выкрикивала ругательства вслед своей противнице, и та попыталась было вернуться, но второй полицейский преградил ей путь.

– Идите отсюда! – велел он. – Если вы снова начнёте, мы вас арестуем.

Наконец она ушла. К пострадавшей очевидно вернулись силы, но меня тревожила её голова – я видела и слышала, как она несколько раз с силой ударилась о брусчатку. Кость могла треснуть, и женщине требовался осмотр врача.

– Надо отвезти её в больницу и сделать снимок, – сказала я.

– Нет! – запротестовала она. – Не поеду я никуда. Вы меня не заставите. Я в порядке.

Уходите.

Мы, разумеется, не могли оставить женщину под дождём, поэтому решили хотя бы довести её до квартиры. Она была слаба, вся дрожала и куталась в одеяло.

– Облокотитесь на меня, – любезно сказал молодой шотландец. – Покажите, куда идти, мы проводим вас домой.

Нам пришлось преодолеть четыре лестничных пролёта, женщина шла с большим трудом. Однако же она справилась – её вела вперёд мрачная решимость. Она всё бормотала под нос: «Только не в больницу!» Мне кажется, что ей придавал сил страх перед госпитализацией и мысль о том, что если она упадёт, её отвезут к врачу насильно.

Дорога по длинному балкону, опоясывавшему здание, казалась бесконечной. Лица за стёклами исчезали при нашем приближении. Какой-то ребёнок остался у окна, но, когда мы проходили мимо, чья-то рука оттолкнула его, и мы услышали гневное проклятие и последовавший за ним шлепок.

Я поёжилась. Мальчику просто было интересно, что происходит.

Женщина отказалась пускать нас в квартиру.

– Идите себе, – сказала она. – Валите.

Я в порядке.

Мы ушли, и больше я никогда её не видела. В те дни женщины были очень крепкими. Наверняка насилие являлось привычной частью её жизни. Возможно, добросердечные соседи помогли ей встать на ноги. Если у неё действительно была трещина в черепе, всё заросло само, без участия врачей. Ни одной из дравшихся не предъявили обвинения. Во-первых, пострадавшая не подала заявление. Во-вторых, свары в то время были обычным делом. Обычно полицейские просто разнимали нарушителей, и если дело было не связано с какими-либо другими преступлениями, никаких карательных мер не следовало. На следующий день я, раздуваясь от важности, пересказала эту историю за обедом, но выяснилось, что сёстры давно привыкли к таким сценам. Монахини не раз видели подобное, а то и гораздо хуже. Это был суровый район. Однако все мы согласились, что в общем-то мы гораздо чаще встречались с людской добротой и щедростью.

Теперь кажется странным, что такие случаи в многоквартирных домах не происходили регулярно. Люди жили в тесноте – у них не было никакого личного пространства и ни малейшего шанса на уединение. Тишина была редкостью. Жильцы пребывали в таком напряжении, что порой срывались на родственников или соседей. Домашнее насилие считалось частью жизни. В 1950-х никого не удивляло, когда мужья били жён. Мы часто встречали женщин с синяками или хромотой. Они никогда не жаловались в полицию, потому что «от копов надо держаться подальше». Возможно, они обсуждали такие случаи между собой, но относились к этому смиренно. Времена, однако, менялись, и девушки послевоенного поколения постепенно обретали независимость. Но женщины постарше не роптали. Принято было считать, что «бьёт – значит любит», и несмотря на явную ущербность подобной логики, это убеждение было широко распространено.