Прощание с мирной жизнью

Завесы тумана лиловато-розовых тонов, излюбленных тонов Фра Анжелико^{72}, застилали утром и вечером башни Града. На Карловом мосту первые чайки садились на головы святых. На углах улиц появились со своими жаровнями торговцы жареными каштанами. Цветочницы, сидя за корзинами иммортелей, плели венки из резеды и красных буковых листьев или вязали к зиме чулки. По Влтаве катера ходили только в Хухлю, купальни были разобраны и в виде балок и штабелей досок лежали в сараях на берегу. Но на Стршелецком острове и в Стромовке еще сидели за столиками на свежем воздухе и слушали военные оркестры, которые в неизменной последовательности играли вальсы Иоганна Штрауса, попурри из австрийских полковых маршей и вагнеровские оперные увертюры. В этом, 1913, году осень была ласковая, спокойная. Правда, в албанских горах миридиты-магометане под предводительством православных сербов постреливали из австрийских ружей в католиков-малисоров^{73}. (А возможно, и наоборот? Сведения были самые противоречивые и неопределенные.) Правда, американские корабли доставляли на берега Мексики оружие для отрядов мятежного правительства… Но это было так далеко, и в газетах сообщалось всего в нескольких строчках, в то время как жирные заголовки оповещали о подлинных сенсациях: об открытии Панамского канала, о гибели морского цеппелина «LZ 2» и о найденной после похищения «Моне Лизе».

В этом, 1913, году осень была мирная. Австрийские пограничные гарнизоны в Галиции были переведены на обычное положение. Парламент посвятил три заседания обсуждению сравнительно незначительного «сахарного» инцидента. В столице заканчивались приготовления к шестидесятипятилетию царствования Франца-Иосифа.

К чешской почетной делегации, отправлявшейся на венские торжества, принадлежал и Александр. Его кандидатуру в члены делегации предложили коллеги по Объединению издателей, он согласился — ради газеты и ради того удовольствия, которое зрелище юбилейных торжеств, несомненно, должно доставить Ирене.

Делегациям имперских земель предстояло быть на торжественном приеме. Ирена присутствовать на нем не могла. Но Александр обеспечил ей отличное место на трибунах Рингштрассе, откуда хорошо будет видно торжественную процессию делегаций и весь праздничный кортеж.

Какое-то время Александр подумывал не идти на прием в Хофбург и остаться с Иреной.

Но она и слышать об этом не хотела.

— Нет, дорогой, нельзя отказываться. Ты должен быть на приеме во дворце. Не из снобизма, но — как бы лучше выразиться — потому, что это будет неповторимое, сказочное зрелище. Иди, иди, я знаю, потом ты скажешь, что я была права.

И действительно, то, что предстало глазам Александра и по дороге к Хофбургу, и во время аудиенции в большом бальном зале, было не просто блестящей церемонией. Здесь на несколько часов ожила во всем своем легендарном блеске старая Австрия.

Запряженные белыми лошадьми, тихо звеневшие, словно исполинские рождественские колокола, стеклянные придворные кареты, кучера в пудреных париках и шляпах со страусовыми перьями, в черных с золотом кафтанах стиля рококо, казалось, выехали непосредственно из эпохи Марии-Терезии.

На лестницах дворца шпалерами стояли драбанты с алебардами в руках — все один к одному, рослые, широкоплечие молодцы в белых лосинах, ярко-красных мундирах и серебряных шлемах с белоснежными султанами из конских хвостов. У дверей бального зала красовалась венгерская гвардия в леопардовых шкурах, кавалергарды в зеленых и отборная офицерская лейб-гвардия в красных с золотом мундирах. В зале сверкали кривые сабли и парадные шпаги, бриллиантовые диадемы и парчовые шлейфы. Блестели звезды и ленты всех европейских и экзотических орденов. Белели обнаженные плечи, шуршали отороченные мехом одеяния магнатов, шелестели кружева и генеральские султаны. В огромных китайских вазах благоухали, склоняясь на длинных стеблях, орхидеи из дворцовых оранжерей Шёнбрунна. И среди этого звона и шелеста, среди блеска и благоухания появился в белом фельдмаршальском мундире 1848 года император: невысокого роста, слегка сутулый, глаза навыкате, того молочно-голубого цвета, какой бывает у младенцев и дряхлых старцев, желтоватые бакенбарды, и между ними — гладко выбритый розовый подбородок. Появился беззвучно, легкий, как перышко. При всей его живости он казался существом другой, не человеческой породы — явлением из канувших в вечность времен, только чудом уцелевшим до этих дней.

Однако никто не испытывал жути, даже странным это никому не казалось, наоборот, все, очевидно, воспринимали это как нечто само собой понятное. Франц-Иосиф стоял тут такой, каким его знали десятки лет (можно было подумать, что император сошел с одного из бесчисленных своих портретов); он стоял под балдахином, на котором были вытканы золотом буквы А. Е. I. О. U. — сокращенное изречение о вечной Австрии: Austria erit in orbe ultima[76].