Прощание с мирной жизнью

Франц-Иосиф стоял под балдахином и благодарил наклоном головы дефилирующие мимо него делегации, приседающих придворных дам, отдающих честь генералов, расшаркивающиеся перед ним фраки и сюртуки. И у дефилирующих мимо него создавалось — возможно, осознанное, а возможно, и неосознанное — впечатление, что этот древний старик в фельдмаршальском мундире эпохи, ставшей уже историческим прошлым, еще много лет и десятилетий будет по-прежнему стоять, наклонять голову и править, как и до сих пор; и вместе с ним будет вопреки рассудку по-прежнему существовать старое австрийское государство, и Австрия действительно пребудет in orbe ultima — последней на земле.

VI

— Спрашивается только, как понимать «пребудет последней на земле»? — заметил Зельмейер, когда Александр несколько дней спустя еще раз делился с ним своими впечатлениями от аудиенции. Было это на приеме в ратуше, который город давал в честь делегаций; они стояли у буфета в большом зале втроем среди других гостей, которые оживленно беседовали, ели и пили. На Ирене было темно-синее шелковое платье, в котором она казалась еще моложе.

— Спрашивается только, как это толковать? Сегодня я получил новое доказательство того, что Австрия действительно последняя, если дело идет о том, чтобы разумно управлять государством.

Эти слова Зельмейер произнес несколько громче. В соседней группе насторожились.

— Кто это выступает там против нас? — спросил кто-то, картавя, как это было модно среди крупного чиновничества. — Пари держу, что это наш ниспровергатель основ из палаты господ.

— Вы не ошиблись, господин Билинский! — Зельмейер по голосу узнал министра финансов, старого знакомого и неоднократного противника во время парламентских дебатов. — Чего вы прячетесь, пожалуйте-ка сюда и послушайте, что я вам расскажу. Дело идет о ведомстве одного из ваших коллег, и потому, полагаю, можно будет подсластить общую для всех министерств горькую чашу каплей злорадства.

— Ах, наши оппоненты так приучили нас к горечи, что подслащивать ее каплей меда не требуется. А вот насчет того, что я «прячусь» — это уж вы оставьте! — Министр, человек маленького роста, с выпуклым лбом и могучим носом, появился из-за группы более крупных людей, за спинами которых его не было раньше видно. — Не моя вина, что я не вышел ростом, зато я вышел кое-чем другим. — Он пожал Зельмейеру руку, поздоровался с Александром, которого знал еще со студенческой скамьи, и сказал несколько любезностей Ирене, которой был представлен. Потом он взял Зельмейера за пуговицу сюртука. — Не сдерживайте, уважаемый друг, поток своего красноречия! В чем вы опять можете упрекнуть моих коллег из министерства иностранных дел? Поскольку я вас знаю, это касается нашей политики на Балканах.

— Вы угадали. У нашего финансового ведомства поразительное чутье.

— Бросьте, дорогой, только что вы заявили, что не собираетесь нападать на мое ведомство, и вот уже наскакиваете на меня. Может, это был только хитрый маневр?

— Маневр? Какой там! Слушайте-ка лучше! — Зельмейер жестом пригласил слушателей, собравшихся вокруг них, подойти ближе. — Так вот, сегодня я встретил старого приятеля, специалиста по сербским делам, который до настоящего времени работал в нашем посольстве в Белграде. Сейчас его упекают в Монако консулом. Почему? Он, наивный человек, перед началом второй балканской войны по собственному почину написал доклад об экономической и военной мощи Сербии, доказывая, что расчеты, построенные на победе их болгарских противников, не обоснованы. Посол сперва вообще не хотел посылать его докладную в Вену, потому что согласно неписаному закону не полагается сообщать министерству иностранных дел то, что не сходится с господствующими там взглядами. Но в конце концов докладная все же была отослана. И как вы думаете, какой ответ пришел недели две-три спустя? Докладные записки должно подшивать черными с желтыми нитками, а не красными, как в данном случае. Точка, все. Подписано собственноручно министром иностранных дел. Поразительно, правда? Но это еще не конец. Сейчас, когда развитие балканских событий показало, что мой приятель был прав, его отправляют в пустыню. — Зельмейер выставил вперед брюшко и поиграл золотым карандашиком на цепочке от часов. Он окинул министра финансов торжествующим взглядом.

Тот не выказал ни малейшего смущения.

— Хороша пустыня с таким оазисом, как казино в Монте-Карло! Против такой пустыни я не возражаю.

Он потер руки, словно мыл их воздухом; любезно со всеми раскланялся и ушел, сопровождаемый сдержанным одобрительным шепотом и восхищенными улыбками.