Прощание с мирной жизнью

— Это правда был министр финансов? — осведомился стройный молодой человек, говоривший с легким английским акцентом. Его лицо показалось Александру знакомым. Между тем молодой иностранец подошел к нему. — Какая приятная встреча, господин Рейтер. Мы были вместе на осенних маневрах. Моя фамилия Стентон, Джордж Ирвинг Стентон. — Он учтиво поклонился Ирене. — И ваша дочь тоже здесь. Простите… — Он покраснел до корней волос. — Дело в том… видите ли… в этом платье мадам выглядит так молодо… а… а… — заикаясь, пробормотал он.

Ирена пришла ему на помощь:

— А немецкий язык такой трудный, не правда ли, господин Стентон? Даже когда его знают так хорошо, как вы. Вы, конечно, хотели сказать не дочь, а сестра.

Американец взял протянутую ему Иреной руку и по-товарищески пожал ее.

— Мадам, вы ангел. Надеюсь, что по-немецки это разрешается сказать даме?

— Я думаю, что это разрешается сказать даме на любом языке. — Ирена улыбнулась и опустила глаза.

Александра что-то кольнуло. С удивлением задал он себе вопрос, что это значит, и, не находя ответа, решительно отмахнулся от неприятного чувства. Стентон заговорил о юбилейных торжествах.

— Будете вы на грандиозном фейерверке в Пратере? — спросил он.

— Едва ли. Мы пробудем здесь всего два дня. — Слова эти вырвались у Александра против воли. Ирена с удивлением посмотрела на него. О таком быстром отъезде до сих пор не было речи. Александр прикусил язык. — Но, возможно, мы останемся дольше. Не хотите ли отобедать завтра с нами, господин Стентон?

— С величайшим удовольствием. Надеюсь, вы разрешите мне опять прибегнуть к вашей помощи, как в тот раз на почте в Таборе. Я провел недавно некоторое время в Берлине, а сейчас собираюсь изучить атмосферу Австрии. Должен признаться, я поражен разницей между Берлином и Веной. Хотя бы эта словесная дуэль с министром, такая легкость, такая неформальность (так можно сказать?), там это было бы просто невозможно.

Зельмейер опять поиграл карандашиком.

— Весьма лестно, господин Стентон, весьма для нас лестно. Только я боюсь, что вы пали жертвой несколько поверхностного отражения определенных свойств. Видите ли, существуют черты характера, которые мы охотно называем австрийскими. Сюда относятся непринужденность и отказ от суровой серьезности, которую так ценят наши прусские соседи, сюда же относятся вкус к остротам, ирония, музыкальность. Черты характера, несомненно, приятные. Только, к сожалению, характер в целом немногого стоит. Мы дошутились до того, что путаем серьезничанье с серьезностью. Мы все обращаем в шутку. Всегда стараемся как-нибудь вывернуться. Мы не знаем, как подступиться к проблемам, и предпочитаем от них отступиться, отделавшись шуточкой. На рассказанную мною историю, историю очень серьезную, хоть и поданную как гротеск, господин министр ответил остротой. А в военной комиссии палаты господ он заявляет, что мы спокойно можем ассигновать сто миллионов на военные корабли (которые, замечу, нам не нужны), потому что мы «все равно уже банкроты». Типично австрийский метод — вместо лекарства гаерство. Мы идем к катастрофе под звуки вальса… Но боюсь, что я стал язвительным. Может, правы те, кто утверждает, будто мы не потонули и вообще не можем потонуть, потому что слишком легковесны. Как ты полагаешь, Александр?

— Как знать… — Александр не договорил.

К ним подошел, пробравшись сквозь толпу, служитель магистрата:

— Не здесь ли господин фон Зельмейер? — спросил он. — Его спешно вызывают к телефону. Из-за границы.

Банкир покачал круглой головой.

— Тяжелое положение у таких, как я… Даже здесь не оставят в покое… Будем надеяться, что ничего страшного.

Он ушел. Остальные постарались разогнать нараставшее беспокойство болтовней.

Зельмейер вернулся через несколько минут. Когда он увидел, какими напряженными выжидательными взглядами его встретили, он согнал с своего лица хмурое выражение.

— Как я и предполагал, ничего страшного, — сказал он, подойдя к друзьям. — Загребская биржа сообщила — только, прощу вас, пока этих сведении не разглашать! — что было покушение на представителя императора — комиссара фон Скерлеца. Какой-то хорватский студент стрелял в него после торжественного молебствия, но пуля пролетела мимо. Поврежден только государственный герб.

Все с облегчением вздохнули. Начали говорить, смеяться. Только Александр молча смотрел в пространство. Его познабливало. Зельмейер легонько ткнул его в бок.

— Как тебе нравится: поврежден только государственный герб… Можно ли выдумать более австрийскую остроту?

— Что ты сказал? Ах так — нет, нельзя. — Чувство озноба усилилось. Александр крепче прижал к себе локоть Ирены.

VII

У Елены был один из ее плохих дней.

Временами ей все становилось немило, на нее без видимых причин нападало беспокойство: тоска по яркой, богатой событиями жизни, сожаление об упущенных возможностях, сознание, что жизнь быстротечна, как тень от пролетающей птицы, и не имеет цели, как осенний лист, гонимый ветром.