Прощаться не будем!

Я хочу дорогая, чтобы слышала ты,

Как смертельно тоскует мой голос живой…

И ты, моя Ксюша, сейчас далеко,

Ведь между нами теперь снега да снега,

До тебя мне дойти совсем не легко,

А до смерти всего лишь четыре шага…

Прости меня, еще раз, что подло украл эти строки, и подстраивая на свой лад посвятил их тебе. Просто, когда я услышал их, у меня слезы навернулись на глаза, как у подростка, честное слово… вот даже сейчас пишу тебе и глаза на мокром месте. Боюсь, что больше никогда тебя ни увижу, ни обниму, ни поцелую. Скоро будем бить врага. Целую тебя крепко и передаю пламенный привет. Прощаться не будем! Твой Алексей!»

***

Зайцев словно ошпаренный забежал в землянку с криками:

— Алексей вставай! Немцы!

(Подскакиваю с деревянных нар)

— Немцы? Где?

Он выдергивает меня на улицу и показывает пальцем в небо.

— Вон смотри! Бомбардировщики!

Выхватив у него бинокль, я задираю голову вверх. В оптике медленно проплывала черная туча самолетов в сторону столицы. Чуть ниже их эшелона пролетали истребители прикрытия Мессершмидты, или как называли между собой бойцы «Мессеры».

— Вот и началось!

Продолжая наблюдать за этой тянущейся небесной армадой, мы услышали, как неподалеку от наших позиций загрохотали немецкие танки. Егор приказал всем занять оборону.

Я забежал в землянку, схватил со стены свою санитарную сумку с медикаментами, винтовку, и ринулся на позиции поближе к отцу. Только потом до меня дойдет, что написанное любимой письмо, я оставил в землянке, которую разнесет прямым попаданием в пыль. Но это будет после. Взведя стальные курки, мы брали на мушку медленно идущую за танками пехоту противника.

Немцы шли нагло, в полный рост. Кто-то даже играл на губной гармошке. Танкисты вели свои машины с открытыми настежь люками.

Зайцев глядя в бинокль произнес:

— Эх, как вас много-то! Как у себя дома, скоты проклятые! Ну ничего! Сейчас мы им покажем! — оторвавшись от наблюдения, он махнул рукой неподалеку сидевшим бойцам. Те достали из-под брезента какое-то ружье, достигающее около двух метров в длину. Выставили его на бруствер окопа и зарядили обоймой начиненной громадными патронами. Боец, плотно прижав приклад к плечу, прищурив один глаз целился в головной танк. Ротный возобновил наблюдение и громко крикнул бронебойщикам:

— Ребята, по головной машине! — махнув рукой добавил, — Огонь!

Боец плавно нажал на курок. Ружьё раскатисто грохнуло. Отдача была настолько сильной, что боец потерял равновесие и опрокинулся назад. Тяжелая пуля вылетела из длинного ствола. Мгновенно преодолев расстояние, она угодила в триплекс мехвода. Последний судорожно дернулся, обмякнул и выпустил рычаги из рук. Танк, проехав несколько метров вскоре останавливается.

«Открыть огонь!» — скомандовал Зайцев, и ополченцы тотчас же начали отстреливать врага из своих винтовок. Бронебойщики продолжали вести огонь, посылая свой смертоносный груз по вражеской технике.

Немцы открыли ответный огонь. Заметив противотанковое орудие, следом идущий вражеский танк выстрелил точно в цель. Снаряд, достигнув позиции бронебойщиков, ударился о землю и разорвался с ужасным грохотом, сметая все на своем пути. Настигнутые мгновенной смертью бойцы вскрикнули и рухнули на дно траншеи.

Подбегаю к ним для оказания помощи. Тут я впервые увидел, как может разорвать живого человека. От тех двух бойцов на дне окопа, остались лишь половины туловищ. А разбросанные по борту траншеи внутренние органы, еще не освободившись от крови, пульсировали на снегу. От такой картины меня затошнило. Отвернувшись, я окунул голову в снег, после чего вернулся на исходную позицию. Егор продолжал корректировать огонь. Не услышав ответного доклада о готовности, он прерывает наблюдение. В горячности боя, он не заметил останки своего погибшего расчета и наступая на их обезображенные тела сапогами, подхватил ружье и сам продолжил стрельбу.