Прошедшее продолженное время

Девушки гибли одна за другой. Видимость от двадцати до семидесяти метров и возможность спрятаться позволяли вражеским стрелкам бить наверняка.

Я остро ненавидел этот лес, его кусты, деревья, листву, поражаясь: неужели нет способа узнать, где скрывается враг иначе, чем получив от него пулю?

Последней умерла Клавдия. Это случилось, когда стало казаться, что мы совсем оторвались от преследователей.

Вокруг был светлый березняк с редко стоящими деревьями. Вдруг спереди, из редких кустов и зарослей иван-чая стали жарить автоматчики.

Били они метров с пятидесяти, через ветки и листву, длинными очередями, попусту разбрасывая пули. Скорей всего мы наскочили на засаду «шамотников». Были бы они поопытней, подпустили бы совсем близко и скосили бы в упор.

Девушки привычно шарахнулись за деревья, открыв ответный огонь. Но Клавдии не повезло. Горячий металл прострочил ее всю. Она повисла на мне, словно цепляясь за жизнь.

Я подхватил ее и осторожно положил на траву. Дочка князя, которая двигалась сзади, стала прикрывать меня своим кургузым «Кедром».

Амазонка хрипела и исходила кровью. Я попытался зажать ей раны, но тут пистолет-пулемет Рогнеды смолк, выпустив магазин.

Суздальцы кинулись в атаку. Я бросил Клавдию и принялся рубить их очередями, дожигая последнюю ленту в пулемете. В огненном кругу трасс главным было отбиться от врагов.

Амазонка стонала и корчилась. Я чувствовал, как она бьется, теряя кровь и жизнь. Но я не мог оторваться, пока не свалил всю группу противника. Тогда я снова смог заняться Клавдией.

Но было поздно. Она улыбнулась мне отстраненной, нездешней улыбкой, которая бывает у умирающих, когда боль от несовместимых с жизнью ран заглушена эндогенным эндорфином – последней милостью этого неласкового мира.

Девушка прошептала: «Не повезло». Увидев подбежавшую княжну, она нахмурилась и отвернулась. Через миг ее не стало.

С неожиданной злостью я вырвал из рук Рогнеды ее «Кедр» и швырнул пукалку в кусты. Аккуратно взяв у мертвой амазонки бесшумный автомат, молча протянул его Рогнеде. Та, видя мое состояние, взяла «машинку», не сказав ни слова.

Я дал Гане время попрощаться с подругой, а сам сбегал на позицию врагов. Пошарив в оружии убитых, я выбрал почти новый АЕК для княжны и собрал рожки с патронами.

Княжна за это время успела закрыть Клавдии глаза, протереть ее лицо от крови и сложить покойнице руки на груди.

Мы замерли, бросая последний взгляд на нее. Мне вспомнились слова из песни, что когда-то Клавдия пела на пару с Ганей:

Я лежала на ковре из васильков,
вспоминая свою первую любовь…

Княжна всхлипнула, я вздохнул, мысленно прося прощения у убитой. А через секунду мы побежали прочь от этого места, зная, что сейчас на звуки стрельбы начнут подтягиваться враги.

Легкие с трудом втягивали воздух, ноги потеряли чувствительность, сердце пыталось выскочить. Больше всего хотелось упасть и остаться лежать неподвижно. Но вместе с болью росло холодное спокойствие, словно сознание разделилось с телом и больше не считало его своим. И это спокойствие позволяло выжимать из мышц последние силы, несмотря на протесты нервной системы, которая кричала, что тело вот-вот рассыплется.

Вдруг возникла и другая мысль – о предопределенности того, что я останусь один на один с дочкой князя. Рыжеволосая и зеленоглазая Ганя долго была героиней моих грез. Я мечтал жениться на ней, пока не увидел ее голой в объятиях боярина Романа.

Даже с кровью выдрав княжну из сердца, я понимал, что она лучше всех других девушек способна откликаться на самые тонкие движения моей души. В тяжелые дни под Покровом я вспоминал как самое светлое событие в жизни бал во дворце по случаю производства в офицеры и наше короткое свидание после.

Но сейчас битая и поротая, пытанная током, отравленная ядовитой энергией вампирши, выкупленная у смерти ценой полутора десятков человек, среди которых были два моих лучших друга, она стала для меня просто некой абстрактной единицей, которую нужно сопроводить во Владимир, на радость ее папочке, такой же мерзкой твари.

Наконец мы остановились, упали. Постепенно дыхание пришло в норму. Но после краткой передышки мой организм отказался слушаться. Ноги едва шевелились, на глаза накатывала темная пелена, сознание уплывало куда-то далеко, в край мягкого покоя. Что-то внутри нашептывало: «Ляг, отдохни». Каждая клеточка молила дать возможность телу растечься по влажной траве и застыть, выпуская боль в прохладную землю.

Рогнеда была не в лучшем состоянии.

– Надо спрятаться и поспать, – пьяным от усталости голосом сказал я.

– Да, – согласилась княжна. – Мы не сможем двигаться, если сейчас не отдохнем.

Укрытие нашлось скоро. Упавшее в овраг дерево спрятало нас под свою мертвую крону. Из последних сил я натащил веток, чтобы не лежать на сыром песке, и забрался в сляпаный на скорую руку схорон.