Прошедшее продолженное время

– Ведь именно он позволил расплодиться, обвешаться проводами и антеннами, вывел на улицу стада прожорливых монстров, натыкал заводов и свалок.

Именно прогресс создал на потребу биомассы социальные сети, это для тех, кто поумнее, порнуху и онлайн-игры для дебилоидов. Для совсем конченных, отработанной фекальной массы населения, дал отраву на все времена – телерадиовещание.

Именно прогресс позволил засунуть в бетонные соты потребителей и устроить гонку – кто вытащит у лоховатых граждан побольше денег за ненужные им услуги.

– Ну так ведь не прогресс, а капитализм.

– Верно, прогресс – это граната для обезьяны. А обезьяна – это наша система «свободного предпринимательства», которая, впрочем, давно уже не свободное и не предпринимательство, а простое оболванивание, отъем денег за воздух, выкручивание рук и воровство. А главное, нет у этой системы ограничителя. Больше, дальше, быстрее и глубже в дерьмо – вот ее девиз и кредо.

– Ну так выкручивание рук… – парировал Андрей.

– А вот, к примеру, про руки… Точечная застройка увеличивает плотность населения. Под это дело осваивают «лишнее» место на пустырях и дворах. Подлыми административными приемчиками изводят гаражи с хилой компенсацией по полтора кило мертвых президентов, зато строят многоэтажные стоянки с ценой машино-места. И это, блядь, называется «народный гараж».

– Ну ты, Волк, на любимого конька сел, – заметил Андрей.

– Верно, – заметил я. – Один из многих пострадавших от действий Юрия Лубянина, главного московского вора.

Ладно, это частный случай. Главное, «прогрессистам» сильно стараться не надо. Идет цепная реакция. Центростремительная сила деструктивной экономики и ублюдочная психология ущербных индивидов работают как гравитация в черной дыре, поддерживая спрос на квадратные метры.

А чем выше и гуще этажи, тем дороже эти самые метры. Прямая выгода. Растет плотность застройки – растут заторы. Тоже хорошо, можно больше бензина продавать для пыхтения в пробке. А когда всем надоест, можно эстакадку-другую построить, прокрутив свои деньги и стырив бюджетные.

Когда от давки невозможно станет дышать, они начнут продавать кислород в баллонах, суперкондишены для очистки уличного воздуха, герметичные окна и дыхательные маски. И так без конца.

– Конец все же наступил, – мрачно заметил Андрей. – Радуйся…

– Только не надо делать из меня исчадие ада и мизантропа с большой буквы «М», – с усмешкой отозвался я. – Большинство мечтало, чтобы все кругом подохли. Ну вот и сбылось.

– Неправда…

– Да правда, – возразил я с усмешкой. – Любимый сюжет хомячков – апокалипсис. Все умрут, а я останусь.

– Онанистические фантазии препубертатного периода, – отозвался Андрей.

– Да не фантазии. Человек рассчитан, чтобы жить вольготно как охотник и собиратель. Норма – 30 квадратных километров на душу, если не путаю. А когда его с семьей загоняют в 30 квадратных метров, с тонкими стенами, то он уже не охотник, и не человек даже, а просто домашний скот.

Но этот скот помнит, что был охотником. Оттого люди грызутся и гадят друг другу, что в городе каждый – палач чужой свободы.

– Это ты зря, – назидательным тоном заметил Громов. – Вот эти твои высказывания проканывали, когда никто не предполагал, что так все обернется. Теперь, на кладбище, в которое превратился город, такие заявления выглядят кощунственно.

– Ну да. Ничего в этом мире не меняется… Позаниматься нечем, необременительно и вольготно, когда другие тяжело пашут на морозе. Душевно покушать с винцом и водочкой, когда большинство хавает баланду. Вмазаться электронной наркотой и под кайфом попережевывать мысли о слезинке ребенка, совестливости, сострадании к сирым и убогим. Вот уж правда: «Утром мажу бутерброд – сразу мысль: «А как народ?».

– Не передергивай…

– Знаете, отчего сейчас вы все такие довольные? Не просто выжили, а большими людьми стали. Сержантами милиции. Это почти как оберкапо в концлагере. Круче только яйца.

– Волк, а в рыло? – поинтересовался Василий.

– Попробуй, – предложил я. – Вспомни про соседа… Ну, которого ты «демократизатором» отходил?

– В смысле? – после некоторой заминки отозвался он.

– Который мусор в пакетах на площадку выставлял. Ты пришел к нему при всех регалиях власти, как-то: повязка, пистолет, дубинка. Ну, слово за слово, пьяному пенсионеру было обидно под дуду сосунка плясать, который на его глазах вырос… Дальше продолжать?

– Нет… – слегка скривившись, ответил Василий. – Откуда узнал?

– Прибор позволяет ловить эмоции, а при хорошей настройке – мысли.

Дед не сразу умер, а пару дней еще промучился. Так что я зафиксировал и предсмертные, и посмертные его состояния.

Могу сказать, что, став призраком, дедушка свою обидку отнюдь не забыл. И детишек твоих не помилует.

– Во попал, – с испугом произнес Андрей Рыбин, по всей видимости лихорадочно вспоминая свои прегрешения.

– Кое-кто много рефлексировал из-за смерти соседа. Так что твои переживания, Вася, я тоже отпеленговал, – продолжил я добивать Громова. – Вспомни, как интеллигентская гадливость и депресняк вдруг сменились откровенной пьянящей радостью.