Прошедшие войны

Ему было стыдно, неловко, жалко самого себя.

Хотелось и уйти, и остаться. Он повернулся к ней спиной, поднял с земли свои мокрые одежки, дрожал от одной мысли, что надо их сырыми одеть.

В это время тихо подошла к нему Кесирт, обняла его сзади, поцеловала в спину. Через ткань он вновь ощутил новизну ее упругой груди, бедер. С сожалением подумал, что даже не сообразил и не успел снять с нее платье.

— Ты возьми полотенце, поднимись на свое прежнее место и жди, в этой одежде ты не сможешь идти домой, — ласково сказала она ему на ухо.

Цанка так и сделал. Сверху наблюдал за Кесирт.

А она через голову спокойно сняла платье, зашла в родник, легла в воду. Лунный свет играл вокруг ее тела.

Потом долго полоскала одежду Цанка, подносила к лицу, нюхала, не зная, что он наблюдает за ней. Выжав, поднялась на противоположный берег, где лежал юноша, повесила штаны и рубаху на кусты и голая опустилась рядом с любимым.

Оба были стыдливыми, ненасытными, обходительными, нежными.

До утра они ласкались, любили, с полуслова смеялись, потели, плескались в роднике и снова любили…

В эту ночь на земле были только они двое и родник, такой же чистый, как их любовь.

На заре расстались. Долго держались за руки, улыбались, были довольны и беззаботны.

Кесирт далеко проводила его, на прощание еще раз поцеловались, нежно обнялись.

— Спасибо тебе, Цанка! Большое спасибо! — шептала она ему на ухо.

— Это тебе спасибо! Милая! Позволь мне прийти завтра! — шептал ей Цанка.

— Уходи, — толкала она его с милой улыбкой на лмце, — уже светает.

Очарованный уходил Цанка, много раз поворачивался, махал рукой…

Это была одна из самых счастливых ночей в его жизни.

…Дома у самых дверей спала мать. Спала одним глазом и ухом, другим ждала старшего сына.

— Ты где был? — спросила она строго, а в душе радовалась, что вернулся ненаглядный.

— На вечеринке в Товзане.

— А что такой мокрый? — допрашивала она, плотно придвигаясь к сыну.

— Это от пота, — отмахнулся он, и повалился спать.

Ничего не сказала мать, однако женским чутьем поняла, что он принес запах мужчины и женщины.

Неладно стало на душе матери.

На рассвете побежала она к старшему деверю.

— Да, давно женить его надо, — озабоченно говорил Баки-Хаджи, — просто то одно, то другое. Потом смерть брата… К осени обязательно женим… А ты с ним построже. И работы побольше… Через час разбуди и пришли ко мне.

По поручению Баки-Хаджи весь день Цанка возил с гор в аул сено. При малейшей возможности валился с ног, спал. Вечером, перед закатом плотно поел, лег спать, а как только стемнело, проснулся, сделал вид, что идет по нужде, пробрался огородами на край села и побежал к мельнице.

Эта ночь была совсем иная. Они будто бы знали, что их счастье невечно. До утра истязали друг друга.

В эту ночь Цанка был не нецелованным юношей, а неистовым мужчиной: его страсть неиссякала всю ночь. Подминал под собой красивое тело любимой, никак не мог насладиться. Был то нежен, то свиреп. Ласкал ее до опьянения, и насиловал до крика.

Ее глаза блестели от удовольствия, закатывались в блаженстве, закрывались в истоме, вылезали на лоб от боли.

Когда он иссяк и падал задыхаясь весь в поту, она принималась ласкать его длинное тело, так как она давно хотела и мечтала.

Им жалко было тратить время на купание. Они попеременно ублажали друг друга. Даже поговорить не могли. Только изредка, в упоении шептали друг другу: «Ты мой?», «Ты моя?», «Я люблю тебя! Давно люблю! Вечность!»

На рассвете Кесирт лежала в изнеможении; одной рукой снимала боль в животе, другой обхватывала руку любимого. Цанка сидел рядом, весь опустошенный, усталый, печальный.

Эту ночь они ни разу не улыбнулись, не засмеялись, как будто выполняли задание.

— Цанка, — вдруг тихо прошептала Кесирт, — Скажи мне правду… Теперь ты хотел бы на мне жениться?

Он резко повернул к ней лицо. Светало. Он видел ее черные, испитые за ночь глаза, синеющие круги вокруг них. Она смотрела в бескрайнее небо, а не на него.

— Да, — сказал он твердо, — а ты?

Она молчала.

— Почему ты мне не отвечаешь? — пристал к ней Цанка, — отвечай… Я прошу тебя.

Она еще долго молчала, а потом тихо промолвила, продолжая смотреть в небо:

— Из этого, Цанка, ничего не выйдет. Нет хороших последствий из этого дела. Все твои родственники проклянут меня. Жизни не будет… Да и постарею я скоро, а ты будешь молодой, на других смотреть будешь. Не вынесу я это… А главное — я сказала, не благословят нас твои родственники.

— Так что, и будем по кустам шляться?

Она ничего не ответила, слезы навернулись на ее глаза. Цанка обнял ее нежно, стал целовать, ласкать. Клялся в вечной верности, умолял стать женой, грозил украсть… Вновь любили…

Вернулся он домой, когда солнце было довольно высоко. Мать доила корову, молчала. Зашел в бывшую комнату отца, завалился спать.

Через час его разбудили. Узнал, что он и еще два чабана из нанятых дагестанцев должны погнать на продажу отару Баки-Хаджи, — через Ведено, Ботлих в Азербайджан, к тамошним лезгинам, друзьям муллы. Хитрый старик понял, что наступают времена тяжелые.