Прошлое

Римини посмотрел на него и, немного подумав, все же вышел в коридор. Роди был растрепан и одет не слишком аккуратно; тем не менее, по сравнению с набедренной повязкой Римини, его гардероб можно было считать образцово-элегантным и протокольно-строгим. Посмотрев несколько секунд на Римини в упор, Роди вдруг шагнул вперед и обнял его. Римини, в свою очередь, ответил на объятия. Постояв так немного, они вновь отодвинулись друг от друга, и Роди, еще раз прикоснувшись к руке Римини — словно желая убедиться, что тот ему не кажется и существует на самом деле, — сказал: «Ну, пропащая душа, куда ж ты подевался? Хорош, нечего сказать. Двенадцать лет мы тебе были тестем и тещей, и вдруг на тебе, раз — и пропал. Хоть бы заглянул к нам, что ли. Ты же знаешь, как мы тебя любим». В первый момент Римини поддался. В доме родителей Софии его действительно всегда любили и всегда были рады видеть. Более того, отец Софии всегда был Римини симпатичен, несмотря на то что человеком он был сложным и недостатков у него хватало. И вот сейчас, стоя в гостиничном коридоре в одном полотенце, он чуть было не прослезился при виде того, как Роди радуется встрече с ним — хотя с Софией они уже давно расстались, а развод дался его дочери очень нелегко. Затем, присмотревшись и прислушавшись к Роди, Римини вдруг ощутил, что за этой заботой и радостью скрывается что-то еще, какое-то чувство совершенно иной природы, иного порядка Несколько секунд раздумий — и Римини осенило: страх. Роди действительно не на шутку перепугался: бывший зять застукал его в гостинице с женщиной, которая — отрицать это было бессмысленно — не являлась его женой. С новой точки зрения Римини совершенно иначе оценил его восторги по поводу встречи, которые теперь казались искусственными и преувеличенными. Дожили, подумал Римини. По всему выходило, что бывший тесть добивается его расположения и вымаливает у бывшего зятя обещание не выдавать его. Такой поворот его совершенно не устраивал: он, как и раньше, предпочитал роль свидетеля роли активного участника. Он вдруг вспомнил, что София время от времени возвращалась к явно беспокоившей ее теме — подозрениям, что отец ведет двойную жизнь. Что касается ее, то она подозревала всех: очередную отцовскую секретаршу, сотрудниц его небольшой фирмы и девчонок, которых отец нанимал для раздачи рекламных проспектов на улицах. Еще большие подозрения Софии вызывали всякого рода неожиданно появлявшиеся у отца хобби, которые требовали его долгого отсутствия; Роди остывал к этим хобби уже через пару недель, иногда месяц — так же легко и неожиданно, как загорался. Судя по всему, София полагала, что каждый час свободного времени, проведенный отцом вне дома и без супруги, был чреват возможностью супружеской измены. Иногда София начинала обсуждать Роди с матерью — даже Римини несколько раз присутствовал при этих женских разговорах; он, впрочем, воздерживался от высказываний каких бы то ни было суждений и старался заняться в эти минуты чем-нибудь посторонним, сводя тем самым свое участие во внутрисемейных сплетнях к минимуму. И вот теперь, когда тайное стало явным, Римини почему-то расстроился. По правде говоря, он раньше полагал, что все подозрения Софии и ее матери беспочвенны: представление о супружеской измене — даже в самых убогих и жалких ее формах — категорически не увязывалось в его сознании с образом этого маленького, насквозь домашнего человека, который боялся всего нового — любимые свитера он занашивал до того, что его начинали принимать за бродягу-оборванца, и только тогда покупал какую-нибудь новую вещь. Ирония заключалась в том, что правда о Роди открылась, во-первых, слишком поздно для того, чтобы как-то повлиять на его дальнейшую судьбу и семейную жизнь, а во-вторых — открылась человеку, который уже мог оценить значимость открытия. Римини и раньше, откровенно говоря, не слишком занимало, где отец Софии проводит свободное время, когда не сидит дома с женой, а теперь жизнь бывшего тестя, какой бы она ни была, и вовсе перестала представлять для него интерес. Размышляя о том, как неожиданно и при этом бессмысленно порой раскладывает судьба свои карты, Римини вдруг услышал какой-то шорох и непроизвольно посмотрел в ту сторону, откуда доносился звук: чуть дальше, вдоль по коридору, приоткрылась дверь, и на пороге появилась спутница Роди; дама явно была готова к продолжению уже начатой игры — на шее у нее сверкала яркая Металлическая цепь, тело было перепоясано кожаными ремнями, в руке она сжимала длинный резиновый хлыст; теперь, когда рядом с ней не было маленького и щуплого Роди, она не показалась Римини ни слишком большой, ни страшной. Роди даже не обернулся. «Ну ладно… В общем… Пойду я. Сам понимаешь… — сказал он и, вынув из кармана помятой рубашки визитную карточку, почти насильно всучил ее Римини. — Ты, в общем, заходи ко мне. Поговорим о том о сем… Я, может быть, что-нибудь полезное для тебя смогу сделать. Тут поговаривали, что у тебя сложности… Ты, главное, ничего такого не думай. София — это София, а мы с тобой другое дело. Мы с женой тебя очень любим. То и дело вспоминаем тебя, думаем, где ты сейчас, как у тебя дела. В общем, если хочешь, ты и домой к нам заглядывай. Мы, честное слово, будем очень рады». Прижав к груди обе ладошки, Роди, не разворачиваясь, включил задний ход да так и пошел по коридору, не сводя с Римини глаз. Женщина в ремнях скрылась в дверном проеме. Римини смотрел вслед удаляющемуся Роди и вдруг понял, что тот едва не плачет. «Я серьезно. Ты заходи, заходи к нам. Зайдешь ведь? Дай честное слово. Зайдешь?» — все повторял он, переступая маленькими босыми ножками мальчика-старичка по бирюзовой ковровой дорожке.