Прошлогодние Перья (СИ)

  I

   Возможно, она поспешила, принимая это приглашение. Короткий приём, из тех, что даже со всеми учтивыми формальностями обычно длятся не более часа, сумел растянуться на всё утро, а затем и на весь день, закончившись в чьём-то богатом загородном имении. Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой рыцарь Ордена Золотых Врат наконец простилась со своей свитой, состоявшей из местного бургомистра и ещё нескольких знатных особ, которые, по-видимому, находили что-то важное в неожиданном появлении в их краях кого-то из столичных орденских.

   Голосом, умело скрывавшим давно охватившее её уныние, Анна сухо отказалась от экипажа, вызвав всеобщее удивление своим решением возвращаться в город пешком. По её словам, парадный мундир быстро стал бы ей не по размеру, если вдали от бесконечных тренировок она сама бы не поддерживала бы подобающей Привратнику формы. Люди согласились, не смея перечить орденским порядкам, и одобрительно кивали в ответ.

   На самом же деле ей порядком надоело держать на своём лице жмущую, но в тоже время умело сидящую учтивую гримасу, лишенную всякой искренности, да и возвращаться в незнакомый город ещё до вечерних колоколов казалось бессмысленным. Прерванное путешествие откладывалось до утренней зари, и её ждала одна лишь тесная съёмная комната на постоялом дворе, как бы скоро она туда не вернулась. Поэтому в город Анна не торопилась. Пешие же прогулки были давней её привычкой, верой и правдой служившей как маленькой суетливой девчонке, так и юному сдержанному рыцарю, когда Анне требовалось привести свои мысли в порядок.

   Она откланялась, оставив шумную компанию вежничать с хозяевами, и через небольшую калитку в исполинских кованых воротах наконец вырвалась на свободу. Городские шпили вдалеке блистали в лучах заходящего солнца, величаво возвышаясь над пёстрым морем березняка, огибая которое тянулась иссушенная летним зноем просёлочная дорога. Вскоре послышалось ржание лошадей, и вычурный экипаж было поравнялся с Анной, тут же оставив её позади.

   "Вам тоже доброго пути." - ухмыльнулась она про себя, на прощание разбавив каплей доброжелательности опостылевшую маску на своем лице.

   Заходящее солнце грело спину, а тёплый вечерний ветер резвился в волосах. Ножны на поясе одобрительно бряцали, вторя размеренными шагам. Откуда-то эхом доносились глухие и неразборчивые мужичьи голоса работяг. Янтарный браслет, беззаботно надетый на запястье правой, мечевой руки - безделушка, напоминавшая о давно прошедших временах - то и дело выглядывал из-под расшитого рукава орденского мундира, будто желая блистать в лучах тёплого заката.

   Отец не скупился, выбирая прощальный подарок, когда она улетела из родного гнезда: искусно выкованная серебряная оправа давала приют гроздям крупных гладких камней природного янтаря. Чернёная лоза оплетала каждый и складывалась в витиеватый узор. На обратной стороне едва виднелось клеймо заморского мастера: "Rosebud" - Розовый Бутон. Анна бережно хранила его все года, проведённые вдали от дома; возвращаясь решила надеть, да так и не снимала.

   Последние пять, шесть, семь своих лет она отдала шумным и многолюдным столичным мостовым и столь же шумной и суматошной орденской жизни, в которой не было обязательно чего-то нехорошего, но тем не менее Анну подобная суетная жизнь всё же тяготила и истощала. Получив один лишь шанс ненадолго возвратиться обратно в родные края она не помедлила воспользоваться им, разом выкинув из головы все мысли о тесной столице, и теперь городами и деревеньками добиралась домой как простой путник, а не как странствующий рыцарь.

   Сегодняшнее же неожиданное приглашение, которое и заставило снова надеть ту пестрящую пепельно-красным на белом, сплошь расшитую золотой тесьмой одёжку, что в Ордене называли мундиром, отодвинуло её возвращение на целый день. И за задержку эту Анна не могла себя не корить. Уже с первого дня своего небольшого путешествия ей не терпелось вновь увидеть не изменившиеся с годами лица родных, отца, повидать старых знакомых, и, в особенности, Керна.

   Она до сих пор не смогла забыть, как уезжая тяжело было распрощаться со старым добрым другом, после всего того, через что они вместе прошли, и как нелегко пришлось в первый раз за целую вечность оказаться без его, окрыляющего одним лишь своим присутствием, бесконечного энтузиазма. Отец в своих письмах сообщал, как тот по-прежнему изредка залетает погостить и просит передавать свои наилучшие пожелания, так что она была уверена, что с Керном всё в порядке, и от этого на душе становилось спокойнее. Однако высохшие чернила не давали ответа на самые важные вопросы, раз за разом всплывающие в её голове: "Изменился ли он с годами?", "Скучает ли?", "Как справляется без неё?", "Остался ли тем, кого она ценит так сильно?", - а бумага не могла передать той тоски по былым временам, что с каждым годом становилась всё сильней.

   Погружённая в свои мысли она продолжала чеканить шаг по огибающей свежую вырубку разъезженной дороге, утопая в воспоминаниях о старом доме, о чем-то давно прошедшем, и друзьях, что остались позади.

   II