Прошлой ночью с герцогом

Раздалось довольное чавканье, и она опустила глаза. Одеяло было уляпано раздавленными пирожными и залито шоколадом. Наполеон увлеченно доедал последние крошки. Рядом валялась перевернутая корзинка, чашки, блюдца и салфетки.

Тут же вспомнились визг и перекошенные ужасом лица девиц при виде лягушки с выпученными глазами и болтавшимися лапами, и Эсмеральда залилась смехом. Спохватившись, тут же повернулась к близняшкам спиной и зажала рот руками, но хохотать не перестала. Плечи ее тряслись, но ни звука, кроме сдавленного фырканья, не слетало с губ. Немного успокоившись, мисс Свифт опустилась на колени и принялась убирать остатки неудачного пиршества.

Джозефина не виновата: откуда ей было знать, что кто-то боится лягушек?

Глава 17

Постарайтесь научиться верить на слово… каким бы путаным оно ни казалось.

Мисс Фортескью

Гриффин ступил в тепло «Уайтса» и снял кожаные перчатки. Досада и раздражение стали его постоянными спутниками, и не только из-за близняшек, которым кто-то хочет испортить сезон. Все его мысли занимала также их компаньонка. Она утверждала, будто ничего не знает о мужчинах и поцелуях, и все же, несмотря на свою неосведомленность в делах обольщения, каким-то образом умудрялась постоянно его искушать: бросала ему вызов, интриговала и с каждой новой встречей заставляла желать ее все больше.

В Лондоне было много прекрасных леди, которых мог бы – и должен – жаждать Гриффин. Одни молоды, прелестны и невинны – такие ищут мужей, – другие, постарше, умеют угодить мужчине, а есть еще красавицы вдовы, которым от мужчины ничего, кроме плотских утех, не нужно.

Он не хотел ни одну.

И только Эсмеральда, запретная для него мисс Свифт, которую приходилось держать на расстоянии, зажигала его кровь, оставляя умирать от жажды. Он хотел ее с такой силой, что едва не сходил с ума.

Он редко отказывал себе в желаемом, но должен был, поэтому просто наслаждался ее обществом: с удовольствием вступал с ней в перепалки, обожал ее дерзость и непредсказуемость. Мало того: сумел даже полюбить ее сестру и их песика. Правда, каждый день Гриффину приходилось напоминать себе, что он не должен к ней прикасаться: пока не должен, – но придет время, когда сможет, и непременно сделает.

Герцог отдал лакею шляпу, перчатки и плащ, постарался выбросить из головы Эсмеральду и направился в бар, кивая по пути знакомым джентльменам, а то и останавливаясь поговорить. Пока что все попытки найти злоумышленника не принесли результата. У него были кое-какие подозрения, но не более того – никаких фактов, – поэтому он решил обратиться к первоисточнику: сэру Уэлби.

В последние дни он много времени проводил в «Уайтсе»: в баре, в бильярдной, в читальне, – и все в надежде услышать хоть что-нибудь, какое-то имя, чтобы понять, кто говорил о мести в ту ночь. Обычно он был очень проницателен и мог по малейшим признакам вычислить виновного, но никаких разговоров не было. По словам тетки, даже в скандальных листках ни словом не упоминалось об этом.

Едва открыв дверь, Гриффин увидел сидевшего почти у входа старика с длинными редеющими седыми волосами. Спина у него была прямой, а плечи – широкими, как у молодого, хотя он и казался чересчур худым. Видел он, должно быть, очень плохо – разве что силуэты, – зато со слухом все было в порядке. Даже за болтовней посетителей, стуком кружек и звоном бокалов, которыми были уставлены деревянные столики, сэр Уэлби расслышал шаги и обернулся. Он всегда улыбался, зная, что новопришедший обязательно заговорит с ним.

Гриффин остановился у его стула:

– Добрый вечер, сэр Уэлби. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

– Ваша светлость! – воскликнул старик и попытался встать, опираясь на трость. – Какая честь для меня.

– Сидите, – положил руку ему на плечо Гриффин. – Ваш бокал почти пуст. Не против, если я закажу еще один?

Герцог поискал взглядом Холси, но Уэлби возразил:

– Нет-нет, мне уже хватит: и без того будет непросто выбраться отсюда и найти экипаж в ночной тьме – ведь я же почти слепой.

К ним подошел официант, но Гриффин его отослал и, усевшись за стол напротив сэра Уэлби, сказал:

– Я вот зачем к вам: не вспомните ли еще что-нибудь о том вечере, когда вы слышали разговор о моих сестрах?

Старик прищурился, густые седые брови его дернулись: похоже, безуспешно старался разглядеть лицо Гриффина.

– Нет-нет, больше ничего не помню.

– Вы же сидите здесь почти каждый вечер. Неужели ни разу не слышали знакомых по той ночи голосов?

Старик тупо уставился на собеседника.

– Уверен, что не слышал, – иначе немедленно дал бы вам знать.

– Странно. Все останавливаются поговорить с вами, когда приходят в бар.

– Ну, далеко не все, хотя и большинство. Некоторые слишком спешат, чтобы думать о вежливости, – проворчал старик. – Я говорил, ваша светлость, что не уверен, узнаю ли их, если придут: я ведь не со всеми, кто сюда приходит, знаком, – а в ту ночь слышал так много голосов, что они сливались и трудно было разобрать.

– Хорошо. Кто-то еще упоминал об этом? Может, расспрашивал?