Прошлой ночью в XV веке

За очередным поворотом я натыкаюсь на новую лестницу, еще более мрачную, чем та, по которой я поднимался. Мое внимание привлекает гобелен над каменной балюстрадой — обвисший, убеленный временем, изъеденный сыростью. Там изображена схватка рыцарей у источника на тенистой лесной опушке. Под деревом, на первом плане, молится коленопреклоненный монах. Я поднимаю руку, — мне хочется коснуться его рясы, перекошенной из-за того, что ветхая ткань смята именно в этом месте. Непонятно, чем меня притягивает эта сценка, но, в любом случае, религиозным рвением тут не пахнет. Единственный в моей жизни приступ такого экстаза, продлившийся всего четверть часа, обуял меня в возрасте двенадцати лет, в семье приемных родителей, куда меня определили соцработники: он выразился в том, что я приподнял подол белого платья их старшей дочери, только что вернувшейся с торжественной церемонии первого причастия; результат — пара затрещин и отсылка обратно в приют.

Нет, сейчас это напоминало скорее дерзкий вызов, брошенный сопернику, или опасный опыт, которому я сознательно подвергал себя в приюте, засовывая палец в электрическую розетку — просто желая посмотреть: а что будет?..

И вдруг я резко отдергиваю руку — точно так же, как тогда, в детстве. Вроде ничего и не было, но меня охватывает то же давнее ощущение: я перешел некий рубеж, укрепился в решимости принять бой… Или, как говорит Жюльен, сидя перед своей Nintendo, выиграл жизнь.

Слегка одурев от череды этих загадочных переживаний, я спускаюсь вниз по ступеням и, минуя анфиладу пустых, ничем не обставленных комнат, иду на запахи супа и каминного дымка. Вот, наконец, тот самый, огромный холл у подножия лестницы, где я встретил почтальоншу, и мне чудится, будто приключение мое, описав полный круг, здесь замкнулось во времени. Я тот же, что и был — и все-таки во мне произошла какая-то перемена. Не могу определить, какая именно, и злюсь от собственного бессилия. Меня разом обуревает множество самых противоречивых ощущений — безнадежная пустота, лихорадочное ожидание, дурные предчувствия и странная, но приятная благодарность — кому, за что? — Бог весть.

7

В бывшей трапезной за длинным столом сидят перед тарелками с супом полдюжины людей; в зале царит атмосфера военного совета. Все оборачиваются ко мне, но тут же отводят глаза, словно я был предметом разговора, прерванного моим появлением. Морис Пикар, сменивший свой «кукурузный» свитер на блейзер яхтсмена, вытирает салфеткой рот и с издевательской гордостью провозглашает:

— Вот он!

Я вяло мотаю головой, сам не зная, что отрицаю. Луи, бледный романтический юнец, подобранный в тон к старинным портретам, указывает мне на свободный стул справа от себя, наливает супа и констатирует, что одежда «его мужчины» мне очень к лицу. Джонатан Прайс (сейчас его «конский хвост» заколот узлом) поясняет, раздраженно играя желваками:

— Он отвел вам ту комнату, где я ночую, когда у нас случаются размолвки.

Я благодарю и обхожу стол, чтобы поздороваться с двумя незнакомыми людьми. Это рослая индианка неопределенного возраста, замотанная в сари из шелка-сырца, с красным кружочком на лбу, и старый сутулый великан в вельветовом костюме, с белесыми глазами и дремучей, криво подстриженной бородой, в которой застряли кусочки овощей из минестроне.[27]

— Ядна и Виктор Пикар, — представляет их ПГД своим скрипучим голоском, после чего переводит на понятный мне язык: — Мама и папа.

— Вы правы, мы совершенно непохожи! — подтверждает бородатый великан, хотя я и не думал высказываться по этому поводу. — Все считают, что мы его усыновили, но это не так. Просто моя жена, видимо, однажды изменила мне с каким-нибудь троллем — по недосмотру! — добавляет он с благосклонной усмешкой, похлопывая по руке свою невозмутимую супругу. — Но судьба отомстила за меня: Морис ровно ничего не унаследовал от своей матушки, зато принял эстафету из моих рук. Его страсть к насекомым — моя страсть. Зато его диабет — от того, другого.

Внезапно в бра за его спиной вдребезги разлетается лампочка.

— Мама, я же тебя просил! — огорченно взывает Морис.

— Когда я над ней подшучиваю, у нас всегда разбиваются лампы, — шепчет мне старик. — Но мы уже привыкли.

Я покорно киваю, — стоит ли раздражать понапрасну это сборище психов?!

— Боже вас упаси жениться на уроженке Маврикия, — продолжает старик, — а если и женитесь, ни в коем случае не привозите ее сюда. Вуду в провинции Берри — это взрывоопасно вдвойне!

— Папа! — вздыхает Морис Пикар, — ты же отлично знаешь, что буддизм не имеет ничего общего с вудуизмом.

Старый фавн подмигивает мне и вопрошает с торжественной многозначительностью, скрашивающей его ворчливо-фамильярный тон:

— Итак, вы решили вернуться на место преступления?

Я цепенею от ужаса. Значит, почтальонша все-таки проболталась, и все они в курсе моего вчерашнего незаконного вторжения в дом, где на тот момент отсутствовали хозяева.