Проснись в Никогда

– Я бы на твоем месте призвал свою питбулиху-мамочку к ноге, – заметил Кэннон.

– Мама! – рявкнула Вида.

Миссис Джошуа ее не слышала.

– Энтранс-драйв, пятьсот сорок пять. Пожалуйста, поскорее!

Вида вскочила на ноги, подбежала к матери, отпихнула ее в сторону, вырвала у женщины телефонную трубку и швырнула в стену. Трубка угодила в небольшую картину с лисой, играющей на скрипке. Картина немедленно полетела на пол, и взгляду открылся яркий прямоугольник обоев, чуть припорошенных черной плесенью.

Все изумленно умолкли.

Вида глядела на нас широко раскрытыми глазами и пыталась отдышаться.

– Что ты натворила на этот раз? – осведомился у нее мистер Джошуа.

* * *

– Сколько вам можно повторять?! – прорычала Вида. – Мы были друзьями. Друзьями! И только. Он просто попросил меня подвезти его. Хотел, чтобы я помогла ему улизнуть из кампуса. Когда мы проезжали мимо Мозеса, он спрятался на заднем сиденье, под одеялом. Это все, ясно? Не понимаю, что тут такого. Вы все просто ненормальные.

– Мы тебе не верим, – заявил Кэннон.

– Это ваши проблемы.

– Куда ты возила Джима? – спросила Марта.

– Я уже сказала.

– Скажи еще раз! – рявкнула Уитли.

– Я не знаю! В какой-то торговый центр…

– В Ньюпорте?

– Да.

– Ты помнишь, где он был? Или хотя бы как назывался? – поинтересовалась Марта.

– Нет.

– Хоть что-нибудь ты можешь рассказать? – спросил Кэннон.

Вида пожала плечами:

– Какой-то дурацкий район. Вокруг куча долларовых магазинчиков. Зоомагазин. На парковке чувак в костюме цыпленка раздавал надувные сердечки.

– А зачем Джим отправился туда? – спросила Марта.

– Может, он хотел поесть жареной курицы и купить ручную игуану. Я-то почем знаю? – огрызнулась Вида.

– Были же у тебя хоть какие-то предположения, – сказала Уитли.

Вида раздраженно передернула плечами:

– Я подумала, что он мог поехать за травкой. На парковке толклись всякие подозрительные типы.

– В котором часу это было?

– В восемь вечера? В девять? – Вида вздохнула. – Я предложила подождать его и отвезти обратно в школу, но он сказал, что доберется сам. Это все, понятно вам? Я вообще не понимаю, что в этом такого, и не имею никакого отношения к его смерти. Серьезно.

На протяжении двадцати минут Вида, негодуя и фыркая, снова и снова повторяла одно и то же: тем вечером Джим попросил ее подвезти его, и только. Это все. Ничего больше. Между ними ничего не было. Кроме редкого, чисто дружеского общения. На этом она стояла как скала. Я была склонна верить Виде, но ее слова все равно ножом вонзались в мое сердце: ведь если даже она говорила правду и в их отношениях не было ни малейшего намека на романтику, это значило, что Джим предпочел довериться ей, а не мне, что он предпочел разбираться со своими проблемами у меня за спиной. А если он утаил от меня это, значит мог утаить что угодно.

– С трудом верится, что он попросил бы тебя подвезти его, если вы были просто друзьями, – заметила Уитли.

Вида метнула на нее сердитый взгляд:

– Я уже сказала. Мы общались. Время от времени. Он заглядывал ко мне в галерею и давал советы. Джим был натуральным гением. Он разбирался в куче вещей. Я рассказала ему о своих проблемах, ну, сами знаете, и через десять минут он дал мне отличный совет. А доктор Милтон Йескович, с его козлиной бородкой, длинными ногтями на больших пальцах и целой полкой книг под названием «Искусство любить себя», не смог толком ничего посоветовать за те шесть лет, что я к нему ходила.

Она покосилась на отца, который ответил ей непроницаемым взглядом. Все это время мистер и миссис Джошуа слушали дочь с таким видом, словно та говорила на каком-то странном диалекте и они понимали не больше трети сказанного.

– Джим постоянно твердил мне, что, пока я жива, моя жизнь не кончена и я должна взять ее в свои руки. Поэтому я и решила переехать в Чикаго. Я сказала, что меня пригласили интерном в лабораторию, и он велел мне ехать. Надо ловить момент. Даже если это меня пугает. Джим говорил, что, если ты видишь провал на дороге и тебе страшно до чертиков, нужно хорошенько разбежаться, оттолкнуться и перепрыгнуть через него. Он подбадривал меня. А я помогала ему. Он ужасно переживал из-за своего мюзикла. Ему хотелось добиться успеха. Чтобы мюзикл встал в один ряд с «Оклахомой!» и «Арендой»[17]. Он жаждал славы. Больше всего ему хотелось войти в историю. И он вошел бы. Он показывал мне свой блокнот, там были совершенно чумовые стихи. Он был гением. – Вида покачала головой. – Ужасно, что с ним это случилось. Но такова жизнь. Все удивительные люди умирают слишком рано.

– Когда ты видела его в последний раз? – спросила я.

– Да вы что, меня вообще не слушаете? Я же сказала. Когда высадила его у того торгового центра.

– Ты не говорила с ним в тот вечер, когда он погиб? Вы не договаривались встретиться на карьере?

Вида нахмурилась: