Просо судьбы (СИ)

— Езжай уже, дочка, — раздался рядом знакомый сварливый голос, и Лилия с внезапной нежностью глянула на пожилую наёмницу. Сейчас, в свете дня она обратила внимание, как неожиданно постарела её крепкая и несгибаемая воспитательница, во многом заменившая родную мать. Раньше казалось, что время не властно над ней. Но даже тихий ветерок способен подточить скалу. — И будь осторожна, — глянула так остро и внушительно, что Лидия почувствовала невольный трепет, — слишком много драконов благородных кровей появилось в нашем королевстве, — принцесса согласно кивнула, отмечая про себя, что Брада, родившаяся совсем не здесь, и за свою бурную молодость исходившая весь континент, именно Агробар стала считать своим. И второе: как и отец Апий, наёмница предупреждала о возможном предательстве дворян. — Иначе, — пригрозила Брада, — сложишь голову. Тогда лучше не попадайся мне на глаза!

* * *

Тьяри, покачивающийся в седле, был в расстроенных чувствах: после волшебной ночи, проведенной в постели с самой наследной принцессой, вдруг такое обескураживающее продолжение!

Наверное, он сам виноват — не нужно было столь демонстративно нести завтрак Её Высочеству. Но проблема была в том, что он на тот момент об этом совершенно не задумывался, а, окрылённый, был во власти грёз и фантазий, и просто… просто хотел сделать приятное девушке. Именно девушке, а не принцессе. В общем, забылся. Тем более, он не знал о запланированной в столице казни! Он сам виноват. Впрочем, понимание этого отнюдь не служило успокоением после случившейся прилюдно отповеди.

Но он должен как-то реабилитироваться перед Лидией! Вернее, перед Её Высочеством. Он заслужит у неё прощение. Надо — то и кровью. Если раньше он и так был предан королю и роду Беруши, то сейчас всецело, душой и телом, принадлежал дочери убитого Элия Четвёртого. Скажи она: иди в огонь — пойдёт, шагни в пропасть — шагнёт, нужна твоя жизнь — отдаст.

Цокот копыт метался по пустынной улице. Эта часть города будто вымерла, обезлюдела, иногда, правда, в окнах в основном вторых этажей — первые были везде закрыты ставнями — улавливалось движение. Исчезли даже патрули новоявленной власти, что обозначали своё присутствие с другой стороны площади. И это навеивало не очень хорошие мысли. Правда, где-то надрывно плакал ребёнок, что только больше добавляло угрюмости. И всё. Псы не лаяли, птицы не пели, разве что на дорогу выскочил плешивый очумевший кот — и того шуганули мрачные гвардейцы.

Тьяри, пытаясь отвлечься, прислушался к монотонному, но, должен заметить, достаточно озлобленному бубнежу наёмников, ехавших рядом. Дело в том, что когда они выстроились в колонну для движения, он поймал укоризненный взгляд графа и, предвидя неприятный разговор, сделал вид, что чем-то заинтересовался впереди и, пришпорив коня, пристроился как раз за авангардной тройкой гвардейцев, рядом с двумя наёмниками: Лири и Колом. Недовольство выражал здоровяк, и, Тьяри, осознав суть возмущений того, даже как-то оживился. Наёмник, на чём свет стоит чихвостил и вообще смешивал с грязью своих собратьев по цеху, не пожелавших присоединиться к ним. Основной упор делался на наглости, самовлюблённости и трусоватости оных. И Тьяри, который тоже, мягко говоря, был не в восторге от компании, состоявшей из представителей разных народов Веринии, радостно с этим согласился. Когда наёмник настороженно и недоумённо посмотрел в его сторону, он понял, что произнёс это вслух.

Тьяри почувствовал, как на его лице расцветает румянец, и рефлекторно потянулся к рыцарской цепи на груди — это касание всегда придавало ему уверенность. Но не сейчас, ибо молодой рыцарь перед этими ветеранами кровавых походов был, как открытый пергамент, и если на физиономии тощего не дрогнул ни мускул, не промелькнула ни искринка эмоций, в спрятанных, будто сидящих в засаде глазках здоровяка блеснуло понимание, а рот в густой чёрной, с проседью, бороде издевательски скривился.

— Вот видишь, Кол, даже сам сэр со мной согласен, — прогудел Лири, не оборачиваясь к приятелю, а продолжая буравить взглядом Тьяри. И если тон был абсолютно нейтральным, то слова подразумевали, как минимум, иронию.

Они какое-то время, как два петушка — но разных: один вскормленный на вольных крестьянских хлебах, отбивающий червяка у таких же голосистых и нахрапистых товарищей, и другой, выросший на хозяйском зерне специально для драки — жонглировали взглядами, не выходя, правда, за рамки приличий, прощупывая друг друга с интересом. Ведь, как ни крути, у них было нечто общее. И это отнюдь не верная сторона в агробарском конфликте и служение наследной принцессе. Это нечто личное, о чём вслух не стоит говорить, чтобы не привлечь внимание и не быть высмеянным своими же. Быть предметом шуток для этих мужчин было сродни оскорблению. И это личное — маленький злобный гоблин.

— Всё правильно, разве можно доверять разумным, связавшимся с «тёмными»? — наёмник дипломатично первым нарушил тишину.