Прости

Бежать ему совсем не хотелось, хотелось сидеть на этой маленькой кухоньке и чувствовать себя… дома. Так спокойно ему было только рядом с дедом. Но того уже нет, и сидеть сейчас здесь – не самая лучшая идея.

– Я завтра за вами заеду, хорошо?

Никакими такими похоронными хлопотами заниматься не пришлось. Сегодня, горько подумал Александр, даже смерть не та: платишь деньги соответствующим специалистам, и все исполнят в лучшем виде. Хотя старый обычай в чем-то был и лучше: в память об ушедших нагружать живых бытовыми заботами – платочки, чтоб соседкам раздать, кутья для поминок, да много всякого смерть требует. И, крутясь и беспокоясь об этих, ненужных, в сущности, мелочах, те, кто осиротел, вынуждены двигаться, думать, решать. Жить. И не сойти с ума.

А если все хлопоты – в руках нанятых специалистов… Только и остается, что биться головой в стену.

Цеплявшаяся за отца тетя Оля казалась не сестрой его, а дочерью. С тех пор как, пожив у сына в Германии, она неожиданно для всех перебралась в Грецию, ее годы словно пошли вспять. Хорошо на нее тот норвежский художник влияет, подумал Александр. Или не художник? И не норвежский? Неважно. Главное – тетка не убивается по канувшему в неизвестность отцу Костика, а, наоборот, наконец-то счастлива. Даже сейчас, с распухшим носом, красными глазами и некрасивыми пятнами на щеках, она выглядела лет на двадцать моложе своего брата. Пусть он действительно старший, но не настолько же.

– Совсем мы с тобой одни остались, – всхлипывала она, цепляясь за локоть брата.

– Ну что ты, у тебя Костик, внуки… – Виктор Борисович гладил ее по голове.

– Да они по-русски двух слов связать не могут, какие они внуки! И Костик…

С другой стороны за него цеплялась мама. Поникшая, бледная, только глаза такие же, как у тети Оли, – как будто два ведра лука начистила. На приехавших с Александром Таисию Николаевну и Олесю ни она, ни отец, ни тем более тетя Оля и внимания-то не обратили. Впрочем, попрощаться с дедом приехали многие. Друзья, коллеги, даже бывшие соседи. И многие, по старости, с поддерживающими их детьми или внуками. Подходили к гробу, клали цветы, стояли недолго, уступали место следующим.

Таисия Николаевна положила две длинные, с очень темными, словно траурными, листьями, розы. Белые, как летящий сверху снег.

На кладбище она стояла молча, чуть в стороне от негустой, но и не вовсе маленькой толпы. На Олесю не опиралась, на Александра же обратила внимание лишь тогда, когда все закончилось, когда над свежим рыжеватым холмиком воздвигся временный крест.

Кивнула, когда Александр потянул ее к машине. И всю дорогу молчала.

В квартире коротко обняла его, прижалась лбом к плечу:

– Спасибо тебе за Бореньку… – и ушла к себе.

Олеся метнулась следом, но вернулась довольно быстро, отрицательно качая головой. Александр понял это как «ничего страшного», но спросил:

– Она…

– Да ничего. Села в кресло, глядит в окно и… улыбается. Я даже давление померила, а она как будто и не заметила. Хотела валокордина накапать, она головой так – не надо, мол. Я и не стала. Пульс в норме, давление практически тоже.

И Александр вдруг решился:

– Олесь, ты можешь сейчас ее оставить?

– Надолго? – деловито уточнила она.

– Да нет, до машины меня проводишь?

Олеся не стала переспрашивать «зачем», кивнула, натянула сапожки, набросила черный свой (подумала: вот уж сегодня кстати) пуховик и пошла за ним. Но в машину садиться не стала. Не потому что боялась, нет. Почему-то очень важным казалось видеть собственные окна. А что скамеечка напротив подъезда продувается со всех сторон – наплевать.

– Ты хотел мне что-то сказать?

– Да, – он неловко присел рядом. – Только я не знаю как, – он глядел в сторону и все больше сомневался: да надо ли что-то говорить? Может, так и оставить?

Но Олеся догадалась сама:

– Ты… о бабушке? Что она – не та, кого ты разыскивал?

Александр кивнул.

– Потому что бабушка – Тася, а та была – Тося?

– Не только. Когда я к вам пришел, это меня меньше всего смущало. Дедовский почерк… в общем, я вполне мог неправильно разобрать. А его однокурсник четко фамилию назвал, Ивашова. Но…

– Но? Ты поэтому про общежитие спрашивал?

– Ну да. В дедушкиных воспоминаниях все четко: Тося жила в общежитии, там несколько упоминаний, в том числе и о ее соседке по комнате, это уже ни на какие огрехи памяти не спишешь. И еще… дед писал, что в первый раз они поцеловались осенью, в розарии парка Горького…

– А бабушка все время рассказывает про весну и набережную. Да, кажется, и впрямь произошла путаница. Но… ты промолчал…

Недоговоренное «почему» повисло в воздухе. Александр почти видел его: вот этот клубочек пара и есть то самое «почему промолчал». Как ответить?

– Олесь, ей это было нужно.

– Верно. Она со вчерашнего дня только и говорила, что про Борю своего, и как же чудесно, что они все-таки встретились. Пусть даже лишь для того, чтобы попрощаться.

– Вот именно. Я только боялся, что она на кладбище догадается, что мой дед – не ее Борис. Я, правда, так понял, что фамилии она не знала…