Прости

– Вчера. Дедушка болел, его даже расспросить нельзя было, врачи… ну вы понимаете. Когда еще пускали, он… Он всю жизнь вас помнил, просил – найди ее. И все повторял: Тося…

– Тася, – тихо поправила Таисия Николаевна. – Таисия – это Тася. Расскажите, как случилось, что он… что мы…

– Ему тогда их комсорг угрожал, – коротко объяснил Саша. – Пришлось срочно уехать, он на Братской ГЭС работал, потом в Мирном. Он хотел у вас прощения просить…

– Да за что же?

– За то, что вот так… исчез.

– Что ты! – Она всплеснула руками. – Да не за что прощать-то! Просто так уж сложилось. Но если он сейчас слышит, конечно, я его прощаю. Да только не виноват он.

– Он, когда в Москву вернулся, пытался вас найти, но не вышло.

Таисия Николаевна слушала с удивительно спокойным, даже безмятежным лицом:

– Я по распределению в Тверь уехала. Вернулась, конечно, и хотела бы Борю найти, но… – она покачала головой. – У меня папа очень строгий был. Говорил, что Боря слишком легкомысленный, только и умеет, говорил, что песни петь.

– Песни? – Александр искренне удивился. – Разве дедушка пел?

– О, у него был прекрасный баритон. Почти как у Марка Бернеса. Он мне и «Темную ночь» пел, и «Три года ты мне снилась», вы и не слышали, наверное, сейчас таких песен не пишут. «Три года ты мне снилась, а встретилась вчера», – напела она тихонько.

Саша потер висок. Что-то было не так. Ну да, может, дед пел в молодости, а разлука с Тосей так его подкосила, что больше не мог петь? Бывает. Но он ведь отчетливо слышал шепот деда: Тося. Тося, а не Тася! И на неверно прочитанное в дневнике слово этого не спишешь. И еще…

– Таисия Николаевна, вы вот об отце упомянули. Но разве вы не в общежитии жили?

– Да что вы, почему вдруг в общежитии? Дома жила. У нас комната была на Никольской, мы с Борей часто там гуляли, особенно на набережной… И поцеловались там в первый раз. Весна еще была такая несмелая, прозрачная, хрупкая, почки только-только начали лопаться, не листва, а пушок как будто. И Москва-река блестит… Я так счастлива, что Боренька все-таки нашелся, что помнил обо мне. Как вы думаете, я… я смогу его увидеть?

– Да, конечно. Завтра прощание, я вас могу отвезти.

Таисия Николаевна кивнула и долго-долго молчала. Лишь тени каких-то мыслей искажали на мгновение замершее ее лицо: страдание, надежда, печаль и – радость. Да, радость. Горькая, безнадежная, но именно она светилась в легкой улыбке. Дотянувшись, Таисия Николаевна вдруг погладила Александра по плечу:

– Спасибо тебе. Ты на него похож немного. Я ведь столько лет ждала, когда он исчез. Ну после замуж, конечно, вышла, но это все не то. Всю жизнь ждала. Все надеялась, что придет весточка. Вот и пришла.

У Александра запершило в горле. Он словно балансировал на краю пропасти. Одно неловкое движение – и камни посыплются из-под ног, увлекая за собой и его, и всех, кто рядом…

– Таисия Николаевна, у вас имя такое красивое. А другой Тоси у вас в институте не было? – Он сосредоточенно разглядывал дно кофейной чашки в темно-коричневых разводах. Как по ним гадают, ни на что ведь не похоже.

– Тоси? – рассеянно переспросила хозяйка. – Ну я-то Тасей была, а в соседней группе, да, кажется, так… да, точно, была Тося. Антонина или Антонида, не помню уже. Вот помню, что фамилии у нас тоже были один в один. Я Ивашова, а она Иванова.

– И что с ней стало?

– Не имею представления, наверное, по распределению уехала. Мне-то отец велел, я после вернулась, а она… даже не знаю. Мы ведь с другими группами только на лекциях пересекались, а семинары… ну ты сам, наверное, знаешь, как это устроено. А почему ты спрашиваешь?

Испугавшись, что она догадается, Александр изобразил на лице недоумение. И плечами пожал:

– Да как-то… интересно стало. Подумал, редкое имя. Сейчас старые имена в моде, но все какие-то… вывернутые, что ли. Типа Доброславы или Любомудры. Таисии ни разу не встречал. Дед на эти якобы старые имена только морщился, говорил, что они фальшивые. Он ведь…

– Да, он это всегда чувствовал. Так жаль… Расскажи еще про него.

– Он удивительный… был. Нет, неправильно. Я есть, значит, и он есть. Понимаете? Я ведь все помню, значит, он здесь. Он и в самом деле удивительный человек. Вроде и институт бросил, на стройке с самого низа начал, но инженером все-таки стал, и вообще… Мне кажется, он все на свете умел. Говорил, что мужчина должен и ремонт, и пуговицу пришить, и… все, в общем. И меня приучал, наверное, когда я на горшок еще ходил – давай, помогай. Я гвоздь какой-нибудь ему подаю, а внутри гордость такая… Наравне, понимаете? И на рыбалку вместе ходили, и в походы. Устанешь, ноги не идут, а он – мужчины не сдаются.

– Совсем не изменился мой Боренька, – она вдруг поднялась. – Можно тебя обнять? Ты совсем как он. Глаза у меня не те уже, но такое ж не глазами, такое сердцем видишь.

Она едва доставала Саше до середины груди, и там, внутри, что-то щемило и словно плакало.

– Как хорошо, что я вас нашел…

– Ох, тебе же, наверное, бежать надо, перед похоронами столько хлопот, – она вдруг всполошилась.