Прости меня, Анна

— А такие: я буду любить тебя только в том случае, если и ты меня будешь любить!

— Нет, Ань, это не так… Нет у меня такого условия! Все наоборот! Я люблю его такого, какой он есть, и даже в другую влюбленного! И уважаю его к ней чувство. И жду. И мой костер всегда для него горит! Только в этом и есть смысл и жизни, и любви! Пока костер горит – человек живет и счастлив! А все остальное – второстепенность преходящая, определяющего значения не имеет…

— Ну да, ну да… Сознание первично, материя вторична. Знаем, проходили! – Анна, упруго вдруг распрямившись, встала с широкого кресла, начала нервно ходить из угла в угол по маленькому квадратному холлу. Потом, резко остановившись перед Анютиным креслом, выставила ей в лицо указательный палец с длинным кроваво–красным острым ногтем, будто решила проткнуть ее насквозь, пришпилить к спинке, как зловредную бабочку–капустницу, и продолжила резко: — Только, милая моя, забываешь ты, что мы среди людей, на земле грешной живем! А не на небесах! И здесь материя свои законы диктует! И правила тоже свои диктует! Человек на земле должен свою жизнь прожить, именно ее благами пользуясь, и с комфортом прожить, обеспеченно – с вкусной едой, красивой одеждой, хорошей машиной и без страданий одиночества! И здесь, на земле, у человека только такие цели! И они оправдывают любые средства, в том числе и присутствие так называемой условной любви… А костер мы свой с Алешкой еще разожжем – всем от него жарко будет! Только бы все обошлось…

— Дай бог, Ань, дай бог! Чего ты разволновалась–то так? Ты сядь… Хочешь, я еще воды принесу? Или таблетку попрошу у девочек? Ты бледная такая…

— Страшно мне чего–то, Анют! Очень страшно! Предчувствие какое–то нехорошее…

Анна упала обратно в свое кресло, откинула назад голову. Прикрыв глаза, вцепилась побелевшими пальцами в протертые до глянцевой черноты подлокотники.

— Ну успокойся… — взяла в свои руки ее холодную ладонь Анюта. – Алешка, он же живучий! Вот посидим здесь еще немного, и все кончится, и выйдет доктор, и скажет – операция прошла успешно…

Ладонь Анны обмякла и согрелась в ее руках, веки сомкнулись плотно; казалось, она уснула крепко и надолго. Хирург вышел к ним только поздним утром, когда больница, окончательно проснувшись, начала жить своей обыденной жизнью, сотканной из людских страданий, шарканья кожаных подошв тапочек по серым плитам коридора, запаха болезней, лекарств и чуть подгоревшей рисовой каши к завтраку из общего на всех котла. Лицо его было зеленым и щетинистым, с запавшими от усталости веселыми и умными глазами видавшего виды хирурга, но в то же время довольным и счастливым:

— Вытащили, слава богу, своего коллегу с того света… — сообщил он им, улыбаясь и демонстрируя желтые от дешевого табака зубы. – Идите домой спать, дамы! К нему все равно пока не пустят – он в реанимации еще дня три–четыре проваляется…

— Спасибо вам, доктор! – расплакалась, наконец, Анна – Спасибо огромное…Я завтра к вам заеду обязательно, отблагодарю, как должно быть…

— Ань, пойдем! – потянула ее к выходу Анюта. Почему–то ей стало жутко стыдно за это «отблагодарю», как будто оценили конкретной суммой бесценную Алешкину жизнь. «Глупости какие! – одернула она сама себя. — Всякий хороший труд стоит материальной благодарности, и доктор совсем даже и не против — вон как приветливо Анне улыбается! Права она – на земле живем, по ее грешным правилам! Чего это я…»

Н а удивление быстро доехали по утреннему городу до дома, и она умудрилась даже не опоздать к первому уроку, наскоро переодевшись и успев выпить на ходу большую кружку крепчайшего сладкого кофе, торопливо приготовленного ей Дашкой, и ответить на ее короткие тревожные вопросы про дядю Алешу, с которым у нее с детства сложились самые трогательные отношения любимой крестницы и крестного, с настоящим благоговением исполняющего святые свои обязанности.

Они вместе торопливо прошли путь до школы и разбежались, войдя, в разные стороны. Надо было собраться и прожить этот очередной трудный и счастливый день жизни, особенно трудный после тяжелой бессонной ночи, и особенно счастливый, потому что все обошлось хорошо, потому что пронесло мимо, и разве это и не есть настоящее счастье?!

А через неделю они вдвоем с Дашкой уже навестили Алешу в больнице. Предприимчивыми стараниями Анны он лежал в отдельной благоустроенной палате, на высокой и удобной кровати с неотлучно дежурившей в уголке хорошенькой уютной медсестричкой – все как в западных кинофильмах про богатых и знаменитых, по сценарию оказавшихся вдруг в больничных условиях. Только глаза Алешины картинке не соответствовали – очень уж грустными были глаза, больными, тусклыми и смирившимися, равнодушно глядящими в идеальной белизны потолок и едва потеплевшими слабой искоркой навстречу любимой крестнице, радостно и без умолку тараторящей над его головой:

— Ой, дядь Леша! Выздоравливай быстрее! Ты ж меня обещал на натуру свозить, а на улице вот–вот снег выпадет! Помнишь, у меня работа в осеннем лесу не закончена была? Вот закончу – и тебе подарю, ладно? Тебе же понравилось!