Прости. Забудь. Прощай

крошечным домом зеленая лужайка, огороженная неровной, но крепкой изго-родью из толстых веток; деревянная скамейка под развесистой лиственницей, окруженной кустами можжевельника и брусники. На заднем дворе, за ухожен-ной грядкой растущих в огороде овощей, уже начиналась тайга.

Устройство дома было незатейливым, но практичным. Две невысокие

ступеньки вели на дощатое крыльцо. Дверь открывалась в узкий, но длинный

коридор. Если сдвинуть доски, из которых были сделаны его стены, то по обе

стороны открывались полки, на которых София хранила хозяйственные запасы.

28

Там было много чего: и прессованное в брикеты сено, веревки и нехитрые инструменты, мотки лески, мешки с солью и рулоны пленки. За второй дверью в

конце коридора находилась крошечная закопченная комната с высокой печкой

в углу. Возле нее — деревянный стол с двумя лавками и топчан, покрытый само-дельным матрасом, набитым травой.

Было время, когда многие люди с ума сходили по импортным гарни-турам. Я сама мечтала о таком, но, пообщавшись с Софией, почему-то начала

находить все это не таким уж необходимым.

Вылечив меня, она, не без колебаний, разрешила ее навещать. Я приходила с дочкой, которая уже звала ее бабушка, будучи в полной уверенности, что это папина мама. Леночка забиралась на печку и играла там тихонько со

своими куклами, пока мы о чем-нибудь беседовали. Голос у Софии был тонкий, старческий, но не резкий. О чем говорить со мной, она поначалу толком

не знала и, будучи с детства немногословной, предпочитала уважительно, но

односложно отвечать на мои вопросы. Оживлялась знахарка только тогда, когда я спрашивала ее про маму. Тогда на лице старушки появлялась улыбка, и, подперев голову рукой, она неизменно начинала:

— Ни одна мама не любила свою дочь так, как моя мама любила меня.

В такие моменты можно было разговорить Софию и попросить рассказать что-нибудь о себе. Прочитав в детстве Киплинга и Арсеньева, я непро-извольно сравнивала ее с Дерсу Узала и «волчонком». Так велико было это

сходство в главном — душевной чистоте и наивности. Про жизнь за пределами

поселка София не знала ровным счетом ничего. Она совершенно не умела

лгать и не понимала зачем. Жадность ей тоже была незнакома. Окружали ее

только необходимые для жизни вещи. Животных она добывала исключительно

для пропитания и вне сезона размножения. В тайгу уходила, бывало, на несколько дней, в такие места, где, кроме нее и матери, человек никогда не бывал.

Когда ей нужны были грибы или ягоды, она точно знала, где их найти. Так же, как и то, где живут лоси, зайцы, кто из животных ожидал прибавления и какие

тропы ведут к медвежьим берлогам. Животные признавали ее и даже приходили за помощью, особенно в суровые зимы. Я сама видела, как лесная птица однажды села к ней на вытянутую руку, а горный козел, неизвестно как забредший

сюда, ел с ее ладони. София никогда не удивлялась этому, а мой вопрос «как

это возможно?» был знахарке просто непонятен. Животными ее удивительный

контакт с природой не ограничивался. Комары в тайге лютые, и страдали мы

с дочкой от них неимоверно, не успевая сгонять с лица. А вот София никогда

не жаловалась и не махала руками. Я спросила однажды: «Почему?» На что

старушка спокойно ответила:

— Думаете не о том.

29

Иногда София предупреждала меня, что уйдет на несколько дней в

тайгу. Я каждый раз волновалась:

— А если что случится?

И получала на это ставший привычным ответ:

— Вот там как раз ничего случиться не может. Я животных не боюсь.

Мне же старушка всегда наказывала:

— Никогда не ходи в тайгу.

— Почему?

— Ты слабая. Зверь чувствует слабых издалека.

Но бывало, что животные заглядывали к ней не только за помощью.

Однажды, когда мы с дочкой пришли угостить Софию приготовленным

мной студнем, она поведала нам, что ночью в ее дом забирался медведь, пришлось даже «стрельнуть из ружья». Моя дочка спросила:

— Ты убиля его, бабушка?

— Нет, маленькая. Выстрелила в воздух, он и убежал. Глупый! С него и

испуга хватит.

Студень, как ни странно, Софии понравился, в отличие от многих других привычных для нас продуктов, которые она раньше, не стесняясь, отверга-ла. Попробовав мое угощение, она неожиданно попросила:

— Знаешь что! Есть тут один старый глухарь. Помирать ему скоро. Так

я его лучше завалю, и ты мне на Рождество вот такой же холодец сделаешь.

Хорошо? Многие продукты ей были не по душе. Особенно тушенка.

— Консервы? Зачем, когда всегда можно взять с собой мясо.

Я терпеливо объясняла, что если куда-то идешь на один-два дня, то

это нормально, а если дольше, оно же испортится! София несогласно крутила

головой — Тьфу! Гадость! Пахнет мертвецом!

И тут же интересовалась, как это мясо так ловко закрыли в банку.

Ее метод консервации, которому она научилась от матери, был прост.

Завалив лося, София щедро пересыпала тушу солью, которую обменивала для

этих целей мешками. Затем разрезала мясо на части и тщательно заворачива-ла в толстую строительную пленку, идущую обычно на теплицы. Мой муж доставлял ее Софии по мере надобности рулонами. Потом она зарывала пакеты

в мерзлоту.

Вернувшись как-то из очередной поездки в Крым к маме, я угостила