Простишь – не простишь

Последняя ложь Селесте далась мне с таким трудом! Мы тогда не знали, очнешься ты или нет. Она не готова была услышать правду. Я не могла нанести ей еще один удар.

Заодно пришлось соврать и Густаво, чтобы воздушный замок продержался подольше. Обмануть единственного мужчину, который смотрел на меня без осуждения, без предубеждения, совсем как ты, Мило. С ним мне впервые захотелось стать настоящей, проснуться, забыть о кошмарном сне, что длился двадцать восемь лет. В альтернативной реальности Сократ, Мило и я жили бы вместе, долго и счастливо.

В этой я все разрушила, отпугнула, обидела всех, кого любила. Мне казалось, что я канатоходец, что работает без сетки. Однако из-за моих рискованных трюков на арене лежит без движения мой горячо любимый мальчик…

У меня не осталось иллюзий. Я пустышка, гнилой орех. Внутри – ничего, кроме горечи и плесени.

Дождь прекратился, посветлело. На другом конце города открылся зал ожидания. Но я туда не пошла. И не стала читать объявления, чтобы устроиться продавщицей, уборщицей, официанткой, рекламировать ресторан быстрого питания в пешеходной зоне или предлагать прохожим образцы средства для мытья полов.

Я решила, что расскажу Селесте правду. Кое-что она уже знает, но ведь не все. Неведомо, как к ней подступиться, но что-нибудь придумаю. Первым делом мне нужно пробраться к Мило. Обнять его, сказать, что я его люблю и прошу прощения за то, что устроила проклятые гонки. Что он подарил мне радость, покой, с ним я забывала плохое и потому бесконечно ему благодарна.

Летом ночью мы тайком пробирались в сад, ложились на траву и смотрели на звезды. Придумывали имена далеким галактикам.

В грозу испуганно прижимались друг к другу. Никто из старших не знал, что мы боимся молний, грома, града.

Читали вместе одну книгу: он – левую страницу, я – правую. Сначала просто смотрели картинки, потом взялись за длинные романы.

Учили наизусть причудливые стихотворения Альфонса Алле[7], Жака Превера[8], Раймона Кено[9]. А какой сюрприз он мне преподнес на день рождения! Двенадцатилетний мальчик сам нашел удивительные стихи Сюпервьеля!

Недели напролет Мило размышлял о том, как растопить снега в Гималаях, чтобы Китай, Тибет, Индия и Пакистан не страдали от засухи.

Всерьез обсуждал необходимость создания всемирной партии Всеобщего Блага. И назначал меня главным ее представителем, выразителем идей.

Он освещал мою жизнь ярким светом, но считал, что я – его солнце.

Водил пальцем по отметине у меня на щеке и шептал:

– Они все ошибаются. Это не крест, а плюс. Знак, что ты самый положительный человек на свете.

На самом деле я отрицательная, я хуже всех. Но хочу, чтобы он знал: с ним я всегда была честна.

Мы поклялись, что не бросим друг друга, что бы ни случилось. Я сдержу клятву, буду рядом, пока он не поправится. Изобрету какой-нибудь хитрый способ.

Лино

Ветровое стекло мокрое, в грязных подтеках. Ливень стеной. Я не первый час за рулем. С тех пор как свернул с автострады, на шоссе – никого. Вечером в предместье все сидят по домам, измочаленные, никакие после долгого рабочего дня. Кроме тех, что совсем отупел от пьянства и безделья. Здесь надрываются с утра до ночи или вообще ничего не делают.

Я смотрел на дорогу и думал об отце. Вспоминал, как он валился на постель, вернувшись после смены. Морщась от боли, стаскивал ботинки. Монотонный изнуряющий труд повредил ему суставы, сухожилия, вены. Кожа слезала из-за вредных испарений. Он вытягивал ноги, закрывал воспаленные глаза и отдыхал, пока мать не крикнет с кухни:

– Ужин готов!

Мы, дети, налетали, будто стайка голодных воробьев. Отец приходил не спеша, тяжело ступая, едва живой от усталости. Выпивал натощак стаканчик водки и хрипло закашливался.

После его смерти мама ни разу не позвала нас к ужину. Мы больше не собирались вместе за кухонным столом. Каждый хватал что-то на бегу со сковородки, из холодильника. В разное время, отдельно от остальных. Мама с утра до вечера сидела возле плиты на стуле, покрытом красной морилкой, и бессмысленно смотрела в одну точку. Иногда вдруг подскакивала и начинала кричать:

– Оставьте меня в покое! Отстаньте! Не видите? Я измучилась! Сил моих больше нет!

Хотя никто ее не трогал, ничего ей не говорил.

Лишь года через два-три она почти пришла в норму. А все это время дети были заброшены, росли как трава.

Я оставил Селесте записку. Не решился ей позвонить или прийти в больницу пораньше и поговорить лично. Да и не стала бы она меня слушать. Страшноватую правду о Маргерит пусть ей расскажет Жанна. Я всего лишь поставил в известность, что на пару дней уезжаю на север, так что не смогу навещать Мило. Она сразу поймет, куда и зачем я отправился. Может, порадуется хоть чуть-чуть? Нет, наверное, ей теперь все равно…

Сколько раз она меня упрашивала помириться с мамой, сестрами и братьями…

А я ни в какую. Упрямился, сердился, твердил, что родная мать знать меня не хочет из-за сущей ерунды. Селеста ее защищала. Говорила, что на свадьбе я обошелся с родней по-свински и никакая это не ерунда.

– Ты задел ее гордость, унизил при чужих людях.