Простить нельзя помиловать

И Дине уже не хотелось помнить того, что и к ней приходили подруги, но она сама никого не захотела видеть. Зачем? Чтобы они хихикали, рассказывая свои идиотские, так называемые девичьи секреты, потом спохватывались и делали сочувственные гримасы? Лучше уж вообще никого не видеть, чем терпеть их притворство. Неужели два месяца назад она сама была такой же пустоголовой пичугой, захлебывающейся собственным щебетом? Крохи, которые случайно рассыпала перед ней судьба, казались счастьем. Впрочем, вернуть бы сейчас эти крохи…

Коридор вытягивался с каждой секундой, не пускал ее к кровати, уже отлежанной Динкиным телом. Ноги приходилось передвигать рывками, преодолевая боль. А коридоры здесь длинные, отдаленно похожие на дворцовые, скорее из хозяйственной его части, но с арками и всякими архитектурными финтифлюшками. До революции строили, сразу видно… В некоторых палатах – французские окна предлагают шагнуть в сад, только их никогда не открывают. А если попробовать?

* * *

Игорь Андреевич, конечно, заметил девочку из пятой палаты, что встретилась ему в коридоре. Он даже машинально кивнул, уловив ее вопросительную, жалобную улыбку, но это лишь на мгновение скользнуло по краю сознания, даже не задержавшись, потому что в тот момент разум был заполнен другими мыслями, от переизбытка эмоций он скрежетал зубами – главный звук бессилия.

«Чертова клятва Гиппократа! – чуть не стонал он, сжимая кулаки в заметно оттянутых вниз карманах халата. – Зачем я давал ее? Чтобы ставить на ноги таких вот ублюдков?! За что это мне?»

Ни к одному из своих больных Костальский за двадцать лет практики не испытывал даже подобия той ненависти, что сейчас клокотала и в сердце, и в горле, даже пальцы крючило от нее, как при подагре. Этот Босяков, полчаса назад доставленный в травму… Игорь Андреевич узнал его сразу, оцепенев от такого удара наотмашь и даже не успев прочитать запоминающуюся фамилию на только что заведенной карте. И это несмотря на то, что Босяков здорово изменился за прошедшие годы. Но разве возможно стереть из памяти лицо смерти, если увидел его однажды? Забыв о присутствии медсестры, Костальский сломился под тяжестью обрушившейся на него несправедливости: «За что мне такое? Лечить этого урода, убившего мою дочь?!»

Ему не нужно было напоминать, что Босяков отсидел присужденный срок, а значит, как бы искупил свою вину. Игорь Андреевич и сам это знал. Но и того, что восьмилетней девочки со светлым взглядом-улыбкой и зеленоватыми русалочьими волосами больше нет на свете и уже никогда не будет, даже спустя двенадцать лет забыть невозможно.

Конечно, он не думал об этом неотступно все эти годы, иногда подолгу не вспоминал о Ляльке, замордованный потоком операций и тихими войнами с бывшей супругой, которая не могла простить ему ни того, что когда-то была его женой, ни нового (хотя уже и не такого нового!) статуса «бывшей». Но боль оставалась внутри ледяной крупинкой, которая – стоит лишь тронуть – способна затопить тоской всю душу. Это случалось время от времени, и тогда Игорь Андреевич прятался ото всех, как подстреленный волк, и беззвучно выл, до того напрягая горло, что жилы вздувались, как у Высоцкого во время выступления на сцене. Если бы лопнули, он испытал бы только облегчение…

Бросив медицинскую карту на тумбочку, Костальский вслепую вышел из палаты, не услышав удивленного оклика медсестры:

– Игорь Андреевич, его готовить к операции?

«Зарезать? – кольнуло в виске. – Ну посадят, и черт с ним! Зато эта сволочь больше никого не тронет! Лялька отомщена будет… Девочка моя маленькая…»

Свернув в ортопедию, он едва не натолкнулся на Шувалову, кажется, впервые поднявшуюся на ноги, прошел мимо, едва кивнув и, конечно, не улыбнувшись, потом оглянулся: «Надо же было…»

И тут же забыл, о чем пожалел, внезапно поняв, что его дочь была бы сейчас ровесницей этой девочки, наказанной той же высшей несправедливостью. Даже чуть старше, если он не ошибается с годом рождения… Дины? Или как ее там? То, что имя вдруг вылетело из головы, добавилось еще одной досадной мелочью, ведь Костальский славился и тем, что всех своих больных узнавал даже через несколько лет. Как же это событие с Босяковым выбило его из колеи…

Быстро миновав дверь в ординаторскую, где невозможно было укрыться, Игорь Андреевич вышел на лестничную площадку и достал сигареты. Успокоиться? Еще раз отрешиться от своего прошлого, от себя самого, носившего на сгибе руки свою Ляльку, вдыхавшего запах ее лепестковой щеки, длинных прямых волос, щекотавших его плечо? Сделать вид, что этого не было, что этот мерзавец у него ничего не отобрал, не растоптал его жизнь, глумливо похохатывая? Или все же решиться на месть? Воздать по заслугам… Нет, по заслугам – это не просто вонзить скальпель в это уже при жизни мертвое сердце, а своими руками раскромсать этого урода на куски!

Костальский затянулся со страстью, но никотин не подействовал, злость кипела в нем с прежней силой, даже в ушах зазвенело. Давление, что ли?

– Ты чего здесь?