— Я требую! — Взвизгнула она. — Я требую посадить этого педофила за решетку! А эту… малолетнюю правонарушительницу, в колонию ее!
— Совершенно верно, — подал голос отец. — Нужно звонить в полицию. Уж мы-то доведем дело до суда!
У меня по щекам снова покатились слезы. Злые, жадные дети, да чего вам в этой жизни не хватает? Почему вам надо еще коверкать и направлять куда бы то ни было мою судьбу?
Все было похоже на сумасшедший дом. Все орали что-то, стучали по столу. Клайд сидел молча, лишь иногда вставляя реплику или две, в основном, когда дело касалось оскорблений в мой адрес со стороны не в меру эмоциональной миссис Адамсон. Потом она умчалась наверх успокаивать бедняжечку Джоэла, который лишился полагающейся ему невесты, и стало чуть спокойнее. Я не слышала голосов, улавливая все на уровне эмоций. Я еще не отошла от потрясения всех этих секунд. У нас будет еще один ребенок. Его как-то назовут. Папа лишится контракта и спонсора. Я люблю Клайда, а он меня. Я еще чувствую внутри его тепло. Ничего уже не будет, как прежде.
Все продолжали друг на друга орать, а я почему-то смотрела на маму. Она избегала ко мне поворачиваться, но я знала, что занимает все ее мысли. «Мама, пожалуйста, — всем сердцем взмолилась я. — Хоть раз, сделай что-нибудь. Защити меня. Ну ты ведь мама. Пожалуйста».
И она услышала.
Подойдя к отцу, она тронула его за рукав. Я вдруг увидела, какая бережность теперь царит в его движениях по отношению к жене.
— Послушай, — произнесла она. — Ну зачем нам громкие скандалы? Мы вряд ли выиграем дело, а если и выиграем — какое пятно на репутации на нашей семьи. Ну… вырастили такую девочку, ну, так получилось. Давай не будем…
— Пап, — услышала я свой дрожащий голос. — Пап, не надо. Я прошу тебя. Я клянусь, я даю слово, я всегда буду верна Джоэлу, я буду хорошей, все, что угодно, только пожалуйста, я прошу…
Меня не удостоили даже взглядом, а я вдруг поняла, как больно Клайду было слышать эти слова. А отец думал. Напряжение росло.
— Хорошо, — наконец выдал он, глянув на мистера Адамсона. Тот коротко кивнул, повернулся на каблуках и вышел. — Мы сейчас едем в школу, где этот… этот гражданин публично признается в том, что он педофил, совративший малолетнюю ученицу, затем он собирает вещи и никогда больше не появляется в городе. А лучше, для его же безопасности лучше — в штате. Кэрол, ты завтра отправляешься в колледж Святой Луизы для девочек, где проведешь остаток времени до совершеннолетия, пока Джоэл не возьмет тебя в жены. Если он, конечно, возьмет, в чем я очень сомневаюсь. Ты и вы, — он с презрением взглянул на Клайда. — Едете со мной. Сейчас.
Колледж Святой Луизы. Не въезжать в штат. Если возьмет.
Я серьезно начала подумывать о самоубийстве.
Мы ехали на заднем сиденье нашего семейного автомобиля: Клайд справа, я слева. Соприкасаться и пересекаться взглядами нам было строго запрещено. На то, чтобы срочно созвать весь персонал школы, плюс учеников старших классов и их родителей, у моей семьи власти хватило.
Никогда не нравилось мне, как отец водит машину.
Клайд сидел неподвижно, глядя в окно, злой, серьезный. Я знала его такого. Он бесился на себя и свое бессилие. Его лицо как будто посерело, живые глаза с искорками потустороннего сумасшедшего огня — стали чужими и страшными. Я отвернулась.
Мне вдруг действительно стало тоскливо и безысходно, и совсем-совсем захотелось умереть.
Я оправилась от этой апатии, когда мы въехали в центр и до школы осталось всего минут пятнадцать. Мозг быстро просчитывал варианты. Ждать совершеннолетия и бежать? А куда бежать, к кому, если связь будет потеряна? Вера в то, что все равно смогу отыскать — романтика, конечно, но непрактично. Просто бежать, не к Клайду, а от самой себя? Да, скорее всего, так оно и будет. Что еще… суицид? Оставим, как возможное. Только вот не потянуть бы и его за собой. Он-то, Клайд, на свободе, там, снаружи, его положение не так отчаянно. Пробовать уговорить родителей? Явно не вариант. Утопия, если за семнадцать лет мне не удалось добиться отношения к себе, как к личности или хотя бы как к мыслящему существу — с чего бы должно выйти внезапно?
Какие еще варианты?
Никаких. Видимых — никаких.
И я сдалась. Стала бездумно смотреть в окно. Взрослому с его набором правильных ценностей сложно понять трагедию подростка, когда весь мир вложен в кого-то одного и этого кого-то безжалостно забирают. Что остается? Полное охуевание от происходящего, пепел смеха и мысли, остатки движения по инерции. Увядание. Стремление к балансу в хаосе. Остается невысказанное «почему?»
Чайки на левом предплечье остаются.
Прощайте все, думалось мне, кто помнит меня живой. Прощайте, конечно, Мэтт, Меф и Левиафан с ее серебристым голосом, прощай, Майкл — я больше не с той планеты, прощай и его пес. Прощай Лиза, пляж на севере, смешной официант из забегаловки «У Питта», прощайте, Бонни и Клайд. Прощай Спарки, большая собака из будущего, попытки петь под гитару.
Я прижалась лбом к стеклу. Мимо мелькали большие уродливые здания и биллборды этого коммерческого мира.