Просто Рим. Образы Италии XXI

По распоряжению Сикста V в 1586 году был установлен первый из них – Обелиско Ватикано на Пьяцца Сан Пьетро. Он же стал самым высоким и самым главным в городе. Воздвижение Обелиско Ватикано, собравшее толпу народа, было своего рода технологическим чудом конца XVI века и обросло легендами. Обелиски придали Риму целостность, утраченную им после гибели империи, поэтому барочная застройка ориентировалась на воздвигнутые маяки. Великие папы барокко продолжали дело Сикста V, расширяя улицы и нещадно снося старые здания. Расколотые, провалявшиеся в пыли и грязи целое тысячелетие, обелиски вновь вознеслись над Римом, став символом возрождённого в христианстве имперского величия. Возвращение египетских обелисков подстёгивало интерес к вырезанным на них иероглифам. В центре фонтана на Пьяцца Навона должен был стоять обелиск – это было главным требованием Иннокентия X ко всем, кто разрабатывал проект. Обелиск был найден в районе Чирко ди Массенцио, именуемого также Чирко ди Ромуло (Цирк Максенция или Цирк Ромула), куда его переместил в III веке император Максенций, соорудивший цирк в честь своего рано умершего сына Ромула. Там его отыскал и изучал в начале XVII века учёный иезуит и влиятельный римский интеллектуал Атаназиус Кирхер. Он установил, что ранее обелиск украшал Чирко ди Домициано и назывался Обелиско ди Домициано, а также опубликовал свою расшифровку иероглифов. Толкование Кирхера, повествующее о борьбе тьмы и света и о торжестве голубя, олицетворяющего Святой Дух и папский Рим, столь фантастично и запутано, что, не имея ничего общего с настоящим значением иероглифов, больше похоже на либретто «Волшебной флейты», чем на научное изыскание. Тем не менее оно было очень популярно. Текст Кирхера настолько впечатлил папу Иннокентия X, что он решил водрузить Обелиско ди Домициано в центр Фонтана деи Кватро Фиуме, тем самым вернув его на прежнее место к вящей своей и Рима славе.

Про Древний Египет говорил весь образованный Рим, Египтом просто бредили. Казалось бы, что решение Фальконьери поместить изображение Изиды на новом дворце шло в ногу с модными трендами. Если это так, то значит следующее: Орацио Фальконьери кого-то засадил или засел сам – что маловероятно – за учёные книги и, разыскав миф, с радостью воскликнул: «Эврика! Ведь я же и Гор, и сокол!» – и приказал тут же налепить Изиду-соколиху на углах дома, купленного им по случаю женитьбы. Но если он Орацио и Гор, Фальконьери и Сокол, то зачем ему Изида? В Египте богиня с соколиной головой не изображалась, только с соколиными крыльями; бог не изображался с женскими грудями. К тому же если советчик, снабдивший Борромини идеей сокола с грудями, кто бы он ни был, знал историю зачатия Гора, то он был бы в курсе дальнейших успехов светлого бога в борьбе с силами мрака. После рождения Гора злобному Сету пришлось потесниться и отдать ему Верхний Египет, оставив себе один Нижний. Для того чтобы снова подчинить оба Египта, Сет, извечный враг добра, изнасиловал племянника, тем самым доказав своё превосходство, но, когда злодей, ничего не соображая во время оргазма, расслабился, Гор изловчился, из-под дяди выскользнул и счастливо подставил вовремя ладонь. Семя Сета попало на неё. Тогда Гор омыл руки в Ниле и занялся онанизмом. Своим семенем он полил салат латук, любимое лакомство Сета, и тот, ничтоже сумняшеся, его сожрал. Когда оба предстали на суд богов, обсуждавших, кому править Египтом, то боги вопросили семя Сета: «Где ты, о Семя?» – и семя Сета завизжало из реки: «Вот оно я, вот!» А когда боги позвали семя Гора, оно прямо изнутри Сета пробурчало: «Вот оно я, вот!» Так свет и добро победили, а Гор объединил Египет под своей властью. История занимательная и выразительная, но запутанная и переусложнённая. К тому же, предстань Орацио что в образе Изиды с соколиной головой, что в образе Гора с женскими грудями, это тут же было бы расценено римской злоязычной толпой как своего рода каминг-аут.

* * *

Вряд ли даже самая возможность намёка на что-то подобное была нужна Орацио Фальконьери. Скорее всего, Борромини, думая, как приладить соколов Фальконьери к дворцу, решил создать, со свойственной ему любовью к прихотливости, на лапидарном фасаде птицекариатид, совершенно новую популяцию. Находясь под явным впечатлением от увиденных им египетских статуй, он решил сделать нечто подобное, вызывающее то ощущение грозной величественности, что характерно для искусства Египта. Натянутые сопоставления с египетской мифологией, подразумеваемые перекличкой имён Orazio с Horus, как по-итальянски пишется Гор, никому просто не пришли в голову. Получилось здорово, пугающе и притягивающе, очень по-египетски. Груди соколов, вписавшись в архитектуру Браманте как родные, сделали Палаццо Фальконьери особым, не похожим ни на одно здание в мире.

Макс Эрнст. «Одеяние невесты»