Просто Рим. Образы Италии XXI

Грудастых соколов не назовёшь ни барочными, ни ренессансными. Они какие-то модернистские, сюрреалистические, будто из коллажа Макса Эрнста. В музее Пегги Гуггенхайм в Венеции висит его картина 1940 года «Одеяние невесты». В центре – женское обнажённое тело, обрамлённое ярко-оранжевым пышным плюшево-перьевым плащом. Тело увенчивает огромная голова оранжевой совы – и не понятно, то ли это маска, приделанная к плащу, то ли это голова голой женщины. Вокруг монстры: гермафродит, журавль на человечьих ногах, ещё одна страшноватая красавица с плюшем-перьями вместо волос. Картина – порождение мрачной мизогинии: женское начало в ней – олицетворение греха смертного, адского. Фигура невесты пугающе смешивает женское и птичье, что не редкость в искусстве, начиная с сирен, гарпий и стимфалид. У Эрнста, как и у Борромини, птица означает нечто неизведанное, опасное, страшное, как в фильме «Птицы» Хичкока. Сюрреалистическое полотно можно интерпретировать так же, как и соколов Борромини, опираясь на многочисленные ссылки на мифологию всех стран и народов. К тому же «Одеяние невесты» – отражение сороковых годов с их ужасом мировой войны, страх перед животворной силой, ведущей к смерти и т. д. Говорить и писать об этом можно бесконечно, но существует внятное и короткое объяснение самого Макса Эрнста: картина – отражение детских воспоминаний о рождении сестры, совпавшем со смертью попугая. На маленького мальчика это произвело столь сильное впечатление, что он помнил об этом всю жизнь.

Столь простое объяснение «Одеяния невесты» вроде как и разочаровывает, но оно не отменяет ни мифологических коннотаций, ни мировой войны, ни страха перед животворной силой, ни мизогинии. Так вышло. Борромини также не хотел ничего особенного олицетворять, просто надо было соколов вставить, а вышел чистый сюрреализм, Фрейд, Юнг и Мишель Фуко с его страхами. Борромини, если и не был женоненавистником, то женщин опасался и избегал, что со всей очевидностью доказывают факты его биографии. Это ещё одно его отличие, важное, от Бернини. Мир Борромини мужественный, но без всякого мачизма, которого у женолюба Бернини хоть отбавляй. В общем, бедняга, до того ограничивавшийся в декоре детскими головками, в кои веки решил женские груди в архитектурный проект включить, а в результате создал фрейдистскую поэму. Недаром в XVIII веке совсем впритык к Палаццо Фальконьери выросла макабрическая церковь, о которой речь впереди.

* * *

Фасад Палаццо Фальконьери, выходящий к Тибру, разительно отличается от уличного, он гораздо выше и кажется более тонким и удлинённым. С Виа Джулиа здание выглядит благородно и тяжело, с реки – породисто и изящно, прямо как какой-нибудь аристократ с английского портрета ван Дейка. Лицевой фасад вытянут в одну линию, задний оброс двумя крылами, образующими двор. С этой стороны Палаццо Фальконьери – творение Борромини, но каких-либо явных признаков барокко нет, рисунок очень скуп, архитектурный декор – минимален. Главное – линия, ритм и профилировка. Пир чистой архитектурной графики.

Задний фасад Палаццо Фальконьери c Lalupa / Wikimedia Commons / CC BY-SA 3.0

Плоскость фасада поделена узкой лентой карниза на три части: нижнюю – пьяно террено, то есть «земляной этаж», среднюю – пьяно нобиле, «благородный этаж», и самую верхнюю, объединившую в одно целое третий и четвёртый, этажи для жилья и слуг. В итальянских дворцах первый этаж, пьяно террено, был необитаем, поэтому он вообще не учитывался, отсчёт начинался со второго, пьяно нобиле. Традиция сохранилась и в современной Италии, где лифтах кнопка «1» означает наш второй, что русских всегда путает. Геометрическое членение этажей поддержано тем, что профилирован каждый объём, как выступ, так и уступ. Каждое окно и каждая пилястра обведены двойной линией, что делит фасад на прямоугольники, организованные в ритме Мондриана. Графичный конструктивизм, слегка разбавленный тонюсенькими гирляндочками-верёвочками, свисающими с капителей верхних пилястр и кое-где отстающими от стены. Посмотришь на фасад, не помня, что он выстроен в середине XVII века, так примешь его за творение рокайльного неоклассицизма, как удачно назвал стиль Людовика XVI бывший директор Лувра Пьер Розенбер. Прекрасный пример рокайльного неоклассицизма в России – архитектура Фельтена.

Борромини в рисунке заднего фасада Палаццо Фальконьери как будто перешагнул свой век. Архитектор создал образ менее чувственный и внешне менее эффектный, чем образы барокко, но более тонкий, более изощрённый. Зато о барокко говорит помещённая наверху центральной части заднего фасада крытая трехчастная лоджия, совсем не видная с Виа Джулиа. Венецианская по духу, она – барочная вариация на темы палладианства, довольно ранняя: повальное увлечение Палладио начнётся несколько позже. Борромини и здесь опередил своё время: работы венецианского архитектора он мог только смутно помнить по своему ломбардскому детству, но по лоджии видно, что он был хорошо знаком с его трудами. Бернини же в лучшем случае их просто пролистал.