— … по мере сил и разумения я буду тебе помогать в охранении римского папства и прав святого Петра, которыми ты обладаешь, и в возврате тех, которых ты не имеешь, и возвращенное буду защищать против всего света…
Был ли спокоен человек в папской тиаре и красной накидке с капюшоном, что внимал сейчас словам присяги? О, нет! Каждый город, присягнувший ему этим летом, был ступенькой к исполнению обетов! Обетов, принесенных Господу тогда, в феврале — когда пред алтарем Святого Петра он, кардинал Лотарь, был посвящен и принял имя Иннокентия III.
И вот, прошло едва ли полгода, а Витербо и Сполето, Ассизи и Риети, Фолиньо и Норции, Губбио и Тоди, Чита ди Кастелло и другие города Умбрии и прилегающих к ней территорий уже принесли ему присягу как своему Протектору. Да что говорить, если уж сенаторы Перуджи и даже гордого Рима присягнули ему!
— … Клянусь добросовестно и верно исполнять все сказанное. Так да поможет мне Бог и Его святые Евангелия!
Договорив последние слова присяги, находящийся перед алтарем человек поднялся с колен, еще раз поклонился папе и отошел к группе уже присягнувших сенаторов. Это последний! Понтифик осенил присутствующих крестным знамением…
Иннокентий привычно произносил знакомые слова, внутри же все пело. Радость и гордость звенели в груди, разрывая ее на части! Есть! Первый шаг из того, о чем они так долго говорили тогда с Соффредо, сделан! Теперь можно шагать далее, не запинаясь о мелкие дрязги на собственном подворье. А это — дорогого стоит! Впрочем, бешеный темперамент, стиснутый стальными пальцами воли, ни на единое мгновенье не прорывался наружу. Тихая отеческая улыбка, смиренная и понимающая — это было все, что он мог позволить себе перед лицом людей, собравшихся сегодня под сводами Сан-Руфино.
Воистину, внезапная смерть Генриха VI сломала что-то важное в устройстве Империи. Восставшие городские коммуны одна за одной изгоняют императорских наместников за пределы городских стен. Города папской области сами, словно созревшие яблоки, падают в его руки. Но даже и те, кто по примеру Тусции, Флоренции, Лукки или Сиены не признали пока его власть, все равно вынуждены в своих бесконечных сварах обращаться за третейским судом именно к нему, к папе. А к кому еще?
Сейчас, пока малолетний Фридрих, а вместе с ним и все Сицилийское королевство находятся под его опекой, пока Филипп и Оттон заняты бесконечной борьбой за имперский трон — у него развязаны руки. У Империи германцев нет более сил заявлять о своих правах на итальянские владения. И, значит, наступило время для главного. Для того, во имя чего Господь призвал его на трон наместника Святого Престола! Время для главных слов. Тех, что разлетятся по архиепископствам и королевским дворам, монастырям и баронствам, городам и сельским приходам. И обернутся тысячами закованных в сталь пилигримов, отправляющихся за море, чтобы вернуть, наконец, главные святыни всего христианского мира. Животворящий Крест, на котором принял муку, смертью смерть поправ, Господь наш Иисус Христос. И Гроб Господень, где он был погребен после распятия и воскрес на третий день…
Иннокентий осенил себя крестным знамением, но взгляд его уже был обращен куда-то внутрь, а губы шептали первые слова энциклики, что всего лишь через месяц разделит мир на "до" и "после": "…посему, как недостойное творится в земле иерусалимской, и учиняется ужасающая резня люда христианского, таково намереваемся вторгнуться в землю, по которой ноги Христа ступали, и где Господь, Царь наш, сподобился, пред началом времен, дабы принесть спасение посреди земли…"
Когда-то на этом месте цвели сады цирка Нерона. От него, кстати сказать, остался обелиск из Гелиополя, который и сегодня можно увидеть (и даже сфотографировать) на площади Святого Петра в Риме. Высокая каменная стела XIII века до нашей эры была когда-то привезена сюда из Египта. Полтора тысячелетия простояла она в цирке Нерона, пока в 1586 году папа Сикст V не предложил архитектору Доменико Фонтане перенести обелиск на нынешнее место.