Просто выжить

Вера рассматривала свое лицо с жадностью и понятным волнением. Ну, что сказать… Не уродина, совсем нет. Может и не красотка гламурная, но вполне симпатичное лицо. Черты не крупные, нос аккуратный. Хорошая чистая кожа. Грязная, конечно, но чистая в том смысле, что ни прыщей, ни рябин, ни шрамов. Матовая, чуть загорелая. Рот крупноват, но красивого рисунка, сочный. Глаза хороши — ярко-зеленые, с янтарным отливом кошачим, ресницы чёрные, длинные. И разрез глаз — кошачий. Вот брови подкачали — слишком широкие и почти сросшиеся. Ну, да это то вполне поправимо. Волосы чёрные. Не цыганские, конечно, без синеватого отлива, но хороший густой цвет. А вот структура — очень непривычная. Не гладкие, но и не кудрявые. Мелкой-мелкой волной идут. Такие пушатся очень сильно и даже если редкие — в укладке выглядят пышно. Но ей на густоту жаловаться грех. Роскошные волосы.

— А ведь мне повезло несказанно…И относится это не только ко внешности. Ни тебе больных суставов и ноющего старого перелома, ни тебе морщин и слепоты. И вся жизнь еще впереди. С ума сойти можно от таких перспектив. И даже с именем повезло.

— Елииинаааа — нараспев проговорила она. — Красивое какое! Прямо песня, а не имя. — Одна беда — крестьянка. Тут, похоже, во всю средневековье цветет. А крестьяне — самые бесправные, ниже только нищие и бродяги. Но какие это всё мелочи. Самое главное — я молода и здорова.

Покрутив головой Вера увидала вбитый в стену гвоздь. Аккурат под светящейся доской. Вот туда она зеркало и повесила.

В сундуке она нашла кожаные тапки. Не бог весть какая красота, но всё лучше, чем босиком. И так натоптыши есть, нужно распарить и удалить. Стопкой уложены длинные туники. Вышивки на них были сделаны умелой рукой. Уж в этом то Вера разбиралась. Раньше и она не хуже делала. Гладь ровная, цвета все нежные, пудровые, пастельные и подобраны удачно, рисунки сказочно красивы. И изнанка аккуратная, нитки не торчат, узелки спрятаны. Были еще простыни или какие то куски ткани, но Вера не стала задерживаться. Прихватив единственный хлопковый отрез ткани, тапки и чистую тунику она побежала к водопаду.

— Да ты, Елька, совсем ума лишилась? — встретила её Морна. — Да где это видано брачную простынь на утирку брать? Это же после свадьбы с мужем на ней спать будешь. Подай сюда, дурища, сама схожу, принесу, что потребно. Дров вон подкинь. И тапки давай отнесу, чай не ристократка, босиком походишь.

— Нет, Морна. Простыню забирай, мне все равно, чем вытираться, лишь бы чистое было, а тапки я носить буду. Я, может, и не аристократка, но простыну не хуже любой барыни, если по холодной земле босиком бегать.

— Да это приданое твоё!

— Ну и что? Если я от простуды помру сейчас — оно мне без надобности будет.

— Ну, смотри, девка. Сама решай. Но положено в приданное сапоги и двое туфлей — столько у тебя и будет. Со свекрухой и мужем сама будешь потом объясняться. И меня не позорь потом. Я все, что положено тебе справлю, а уж как распорядится — сама решай.

Забрав простынь она ушла к дому.

Вера подкинула в костерок под котлом дровишек и отошла к воде. Морна вернулась скоро, принесла кусок чистой ветхой ткани — вытираться. И вроде как мялась. То посмотрит на Веру, то отвернется. Губами мнет, думает. Молчит, а сама все искоса посматривает.

— Да что случилось то, Морна? Я же вижу… Говори уже.

— Зеркало там…

— Ну? Зеркало, и что?

— Ты повесила?

— Я, конечно. Чего ради ему в сундуке лежать? Что с ним станется, если на стене повисит? Ну, пусть — приданое, но ведь с него не убудет?

— А смотерть то в него позволишь ли?

— Да ты что, Морна? Смотрись хоть с утра до вечера, не жалко. Или примета какая, что до свадьбы прятать нужно?

— Нету никаких приметов. Матери твоей это зеркало. Ты же сама его в сундук упрятала и трогать не давала. А отец не велел с тобой спорить. А как умер он, ты только сама в него и смотрелась, никого близко не подпускала. И в сундук мне ни разу не дала заглянуть. Может боялась, что я попрошу чего для себя. А я бы ни в жись не стала выпрашивать. Линда то первой вышивальщицей была. Ты в нее пошла. Но я чё тебе давала из тряпок — ты никогда не показывала. И работу свою завсегда прятала. А что вышьешь — в сундук.

Вера растерялась. Ну, так-то понятно всё, не приняла девочка мачеху, бывает. Но ведь видно, что не злая Морна эта. Не пакостная. Может и нет любви большой к сиротке, но и обижать напрасно — не обидит. Другая на её месте могла бы девчёнку в бараний рог скрутить. А эта, хоть и таит обиду, видно это, но вести себя старается честно, зря не обижает. Ну, грубовата она, так где манер то может крестьянка набраться? Решение пришло быстро.

— Ты прости меня, Морна. Мелкая была и глупая, нет у тебя вины передо мной и зря я худо к тебе относилась. Прости.

Морна помолчала.

— Вышивать поучишь ли меня?

— Да с радостью.

— Единый мне свидетель — не держу на тебя зла. — Голос Морны дрогнул.

Помолчали.