Простодушное чтение

«Беззаботный, почти ангельски смиренный, но излучающий радость, он повторял: „У меня нет денег, нет надежд. Я самый счастливый человек на свете“. И смеялся, смеялся… Я никогда не забуду этого звонкого смеха».

Ну и так далее, и всё – в стиле дамской претенциозной «интеллектуальности»:

...

«Анаис Нин, Золушка, жившая в заточении со своим дневником, нашла в Миллере избавителя, который ввел ее в бурный поток бытия и открыл новые горизонты».

Книга Брассаи интересна другим – встающим за ее повествованием образом нынешнего массового читателя, «доросшего» до интеллектуального чтива, и, соответственно, китчевой мифологией искусства и людей искусства в XX веке.

То, что пишет Брассаи о Миллере, имеет к автору «Тропиков…» как бы самое прямое отношение – обстоятельства биографии, круг друзей, стиль жизни, высказывания и т. д. Однако Миллер у Брассаи не только не обладает обаянием и притягательностью повествователя «Тропиков…», но скорее отталкивает сусальной богемностью, плоским пафосом «проклятого художника» и кокетничаньем своей «сложностью и противоречивостью».

Перед нами типовая колодка, по которой кроится сегодня образ «Великий писатель XX века». Итак.

Американец. Но отчасти и европеец – художественное становление происходило в Париже. На Монмартре. Как у Гертруды Стайн, Хемингуэя, Фицджеральда и т. д.

Богема. Нищий, гордый, свободный, независимый (отказывает издателям, требовавшим изъятия ненормативной лексики).

Имморалист, презирающий «расхожие нравственные установки», «очаровательный мерзавец».

...

«Миллер испытывает явное наслаждение, описывая свои дурные поступки, шокируя, скандализируя читателя и заставляя его испускать крики негодования».

Гений. Творец. Процесс творчества протекает так: Миллеру является

...

«лихорадка вдохновения, похожая на кипение первобытной магмы», «внутри начинает вращаться какое-то колесо. В мозгу разгорается пламя. А потом лавина, а потом… пожар, потушить который невозможно. Мысли скачут, обгоняя одна другую и сталкиваясь…»

Ну и так далее.

Естественно, увлечен астрологией, оккультизмом, йогой, читает Блаватскую и Сведенборга.

Окружение – исключительно «гении», самый ближний, по Брассаи, гений – Анаис Нин, такая же «имморалистка», «бросающая вызов обществу» своей порнолитературой.

Личная жизнь – разумеется, бурная:

...

«Обыкновенные женщины с мягким характером Миллера не интересовали… Он любил женщин неуловимых, непостижимых, изменчивых…»

Семейная жизнь – жестокая мелодрама: вторая жена Миллера, роковая женщина Джун, «сжигаемая всепожирающим пламенем жизни», «бездонная пропасть», играет в его жизни роль Манон Леско. Соблазнительная, неверная, возвращается она по утрам от очередного богатого клиента к истомившемуся Генри. Именно Джун много лет содержала Миллера; на добытые ею деньги он отправляется в Париж, очень при этом страдая от разлуки с любимой. Но это, по мнению Брассаи, было необходимо, то была встряска, благодаря которой Миллер смог «взлететь на собственных крыльях». (Потом, правда, когда Джун появляется в Париже, Миллер в ужасе, – на самом деле ему было хорошо без жены-благодетельницы. Он даже делает попытки избавиться от своей клокочущей жизнелюбием подруги, бежит от нее в Лондон, но возвращается, «обронив две крупные слезы», – точнее, его возвращают. Тут же следует описание своеобразного треугольника Джун – Анаис Нин – Миллер, в котором третьим лишним был как раз Миллер.)

Вот неполный перечень ингредиентов, употребленных Брассаи.

Попробуй оспорить автора и завороженного им читателя. Все перечисленное у Брассаи действительно имело место в жизни Миллера. Только в реальности перечисленные компоненты располагались по отношению друг к другу чуть-чуть иначе. И это «чуть-чуть» решает все. К счастью, есть книги Миллера, которые ставят всё на свои места. В частности, не было и не могло быть у Миллера детского простодушия Брассаи в обращении со словосочетанием «магия творчества». Миллер, в отличие от своего биографа, знал, что это такое, и, как минимум, знал условия, при которых магия эта становилась доступной и ему – и сам он, и множество его биографов описывали почти немецкую пунктуальность, опрятность и методичность ежедневной работы Миллера.