Читаем Простое Прошедшее полностью

Несмотря на наигранный трагизм, в её словах была доля правды: следующий день определял всю нашу дальнейшую жизнь – мы с Дони отчаливали в Барселону, Брэдли – в Лондон, а через неделю Рита уезжала в Прагу. Почему Рита не отправилась в Барселону со мной, ведь так бы и выглядели наши идеальные отношения? Сложно сосчитать, сколько бессонных ночей Рита провела в слезах из-за того, что родители не разрешили ей поехать со мной. У родственников Риты была квартира в Праге, и только в Праге был университет с бюджетными местами. Рита постоянно ссорилась с отцом, даже сбегала из дома. Однажды её увезли в больницу с нервным срывом. Она бредила мной и нашим совместным будущим и не могла поверить, что ей придётся хотя бы день своей жизни провести без меня. Я успокаивал её, приезжая к ней среди ночи, заваливал её цветами и подарками, только бы ей стало лучше. Я чувствовал свою вину. Не потому, что не мог помочь ей, а потому, что меня наше расставание совсем не волновало. Как бы я ни старался расстроиться по этому поводу, у меня это никак не получалось. Признаться, я даже был рад тому, что судьба сама разлучила нас, что мне даже не пришлось что-то делать самому. В нашем расставании от меня будто бы ничего не зависело, и Рита не винила меня ни в чём, а наоборот, считала, что я страдаю не меньше, чем она. Как же хорошо, что мне самому не пришлось бросать Риту! Она бы устроила такую сцену, что мне до конца жизни пришлось бы вспоминать об этом и мучиться. Признаюсь вам ещё и в том, что я мог бы и не ехать в Барселону, у меня была возможность поехать куда угодно. Будь моя любовь к Рите настоящей или хотя бы существующей, я бы уехал с ней в Прагу. Но Рите об этом знать не обязательно. Я тщательно продумал свою гениальную ложь: наплёл ей о маминой работе и моей необходимости ехать именно в Барселону, чтобы мамин бизнес был под контролем, сказал, что пытался сделать всё возможное. Мы были вместе три с половиной года, я был Ритиной первой любовью, и, наконец, пришло время прощаться.

– Это наш последний шанс, Джеймс. Прошу тебя. Давай ты никуда не поедешь. Давай я никуда не поеду. Давай останемся тут. Мы будем счастливы.

Она обещала мне больше не плакать, но я снова увидел слёзы на её глазах. Я обнял её, и, она молча рыдала на моём плече.

– Мы ещё завтра увидимся. Успокойся, иди спать.

Не сказав ни слова, Рита медленно удалилась. На улице уже светало. Я шёл вдоль берега, слушал прибой и кидал камни в воду. Я прощался с родными местами. Хотелось плакать, но я никогда не плакал. Я полчаса просидел на пляже возле дома, потом прогулялся до скал. Как же прекрасен одинокий океан! Никогда не любил пляжи, переполненные людьми, которые шумят, играют в мяч, с разбега прыгают в воду – кишат, как муравьи. Уверяю вас: тот, кто создал океан, сделал это, чтобы любоваться, созерцать и воодушевляться. Океан – как дорогая фарфоровая коллекционная кукла: ты не играешь ею, ты даже не достаёшь её из упаковки, она просто стоит на полке и радует тебя своим присутствием. Поэтому я люблю пляжи, на которых не бывает людей. Я люблю быть с океаном один на один.

Как и большинство людей, я никогда не могу уснуть в ночь перед отъездом. В ту ночь я тоже не мог спать: то и дело спускался на кухню и пил воду. Когда я решил начать собирать вещи, было уже раннее утро. Мама всю неделю делала мне выговоры на тему того, что я не успею ничего сделать перед отъездом. Она была права: не так просто за несколько часов собрать чемодан, с которым ты уезжаешь на несколько лет, а может, и навсегда. Ужасно хотелось положить с собой детские игрушки, рамки с фотографиями, и я даже думал увезти с собой чайник или утюг, чтобы они напоминали о доме. О, мой дом: дом, где я сделал первый шаг, дом, где меня научили всему, дом, где я стал самим собой! Я ходил по дому всё утро и обнимал стены, брал с полок вещи, рассматривал их, теребил в руках. Я ложился на пол, гладил ковёр и наслаждался прощальной атмосферой самого лучшего места на Земле. Проснулась мама.

– Ну что, грядут большие перемены?

– Я не хочу об этом говорить. Давай притворимся, что я уезжаю на пару недель.

Мама подошла, обняла меня и поцеловала в лоб.

– Я в магазин. Вернусь к вечеру и провожу тебя.

И я остался лежать на ковре и смотреть в потолок. Звонок в дверь привёл меня в чувство. Я испугался, что это Рита. Я не хотел её видеть.

Это был Дон – стоял на пороге, поднятой рукой, в которой была сигарета, держался за дверной косяк, во второй руке – сумка.

– Что-то мало вещей ты с собой взял.

– Кинул всё, что лежало на кровати. Какая разница! В новую жизнь нужно входить налегке.

Дон прямо-таки вломился в дом, со всей силы кинул сумку в угол и улёгся на диван, подняв ноги к потолку.

– Есть пиво? Я чуть не сдох, клянусь, пока доплёлся до тебя. Всю жизнь бы лежал после вчерашнего!

Я достал холодную банку пива из холодильника и кинул её Дону. Он произвёл движения из рекламы шипучих напитков и закрыл свои и так не сильно открытые глаза.

– Что-то я волнуюсь, Дон. Страшно уезжать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза