Простор

— Был у ваших соседей, в «Жане турмысе». Решил заодно и вас навестить. Хочу посмотреть клуб.

— Да он ещё не готов, — ответил Соловьёв, — достраиваем.

— Всё равно надо посмотреть.

Клуб возводили силами комсомольцев, которые приходили на стройку после работы и оставались здесь до темноты. Но в последнее время Соловьёв перебросил строителей на хозяйственные и жилые объекты. Нужны навесы на токах, ссыпные пункты, кладовые, школа, амбулатория. Поэтому отделочные работы в клубе были приостановлены.

— Вы, Игнат Фёдорович, не правы, — сказал Мухтаров, — клуб не менее важен, чем жилой дом. Пойти вечером некуда, собрание провести негде, кружков не организуешь, самодеятельность не развернёшь. Что остаётся людям? В карты играть? Водку пить? Сплетничать? Понимаете, что такое клуб?..

Справедливо говорит Мухтаров: с клубом, конечно, прошляпили. И дел-то на десять дней: настелить полы, провести свет, покрасить стены. Но всё это не так просто. Сил не хватает. Правда, ошибка есть ошибка. Её надо исправлять.

И всё же, как ни трудно бывало временами, Соловьёв чувствовал, что живёт полной жизнью. Так путешественник, долгие годы искавший земли, не открытые ещё никем, вдруг видит: вот она, заветная цель, его мечта и надежда. Забыта и старость и пережитые мученья.

Где бы люди ни работали — на территории совхоза или в ста километрах от директорского вагончика, — Соловьёв был для них примером; они работали так, чтобы заслужить его одобрение. Он всегда находился там, где трудно, и в стужу, и в наводнение, и в бессонные ночи пахоты. Какой-нибудь юноша, испугавшийся суровой зимы Казахстана, натянувший на себя всё что можно, замотавший горло шарфом и весь дрожащий на ветру, с изумлением смотрел на

Соловьёва, когда тот легко шагал сквозь метель с распахнутым воротом. И, глядя на него, юноша невольно выпрямлялся. Когда Соловьёва расспрашивали о его жизни, пытаясь понять, в чём секрет его неутомимости и стойкости, он отшучивался:

— Вот закончим уборку, делать будет нечего, тогда и поговорим.

Но у него всегда были дела, всегда он о чём-то тревожился и хлопотал.

Ашраф как-то задумчиво сказал:

— Когда я смотрю на Игната Фёдоровича, я понимаю, какими были те люди, которые, закалившись в царских тюрьмах, на каторге, в подполье, подготовили и совершили революцию. Это племя пламенных и железных большевиков.

Со своей семьёй Соловьёв виделся только тогда, когда по делам ездил в Иртыш. Возил его Тарас Гребенюк, и они обычно делали так: не доезжая дома, Соловьёв выходил из машины и неторопливо шёл к дверям. На стук выбегал Витя, а за ним уже показывалась Наталья Николаевна.

— Здравствуйте! А где мой папа? — спрашивал Витя.

— А я один приехал. Здравствуй, Наташенька! Принимайте гостя.

— А кто вас привёз? — недоверчиво выяснял Витя.

— Я прилетел на самолёте.

— И вовсе нет! У вас в совхозе самолёта ещё нету!

— Посмотри на улицу — увидишь.

Витя выглядывал наружу. К этому времени Тарас, уже подогнав машину, усаживался на крыльце.

— Папка! — восторженно кричал Витя. — Где ты был?

— Да я уж давно здесь сижу. А ты меня не заметил.

После приветствий и поцелуев все шли пить чай. Разговаривая с Витей, который заметно поправился, став розовощёким, крепким мальчуганом, Тарас с благодарностью посматривал на Наталью Николаевну.

Она хлопотала по хозяйству, расспрашивая о делах, сообщая новости.

Однажды она сказала мужу:

— Ксения прислала письмо. Едет на практику. Просится к тебе.

— Вот это хорошо! У нас как раз строительная горячка!

— А ты, конечно, не переехал на новую квартиру?

— Нет, не переехал, — вздохнул Соловьёв. — Уста Мейрам и Байтенов очень хотели, чтобы я жил в доме. Говорят, что образ жизни директора имеет воспитательное значение.

— Правильно, — сказала Наталья Николаевна.

— Вот и я так думаю, — усмехнулся Соловьёв, — именно потому, что мой образ жизни имеет воспитательное значение, я и не хочу переезжать. Домов у нас ещё маловато, а есть люди семейные, которые ещё живут в палатках и вагончиках. Одному можно где угодно устроиться, а вот им…

— И то правда. Только о возрасте своём подумай.

Соловьёв сердито посмотрел на жену, но она, затаив улыбку в глазах, уже подавала его любимые пельмени с перцем. Словно невзначай она спросила:

— А школу когда откроете? Осенью?

Соловьёв понимающе улыбнулся:

— Тебе, я вижу, не терпится… Ещё надо составить список, кто будет учиться, а то, может, и не стоит затевать возню.

— Как это не будут учиться?! Ты что, шутишь? Пора уже об учителях думать, наглядных пособиях, оборудовании, а ты — список!

— Знаю, Наташенька, только трудно обо всём помнить.

— Надо мне переезжать к тебе. Тогда по крайней мере о школе ты смог бы не беспокоиться. Я взяла бы это на себя…

Ещё и не стемнело, а Соловьёв поднялся, прошёлся по комнате, заглянул в спальню.

— Шикарно вы здесь живёте!..

— Хоть раз ты можешь поспать с удобствами? — спросила Наталья Николаевна.

— Что ты! Я ведь не только директор совхоза, я ещё и городской голова нашего посёлка. Должен быть на месте каждую ночь! Поехали, Тарас!..

2

Однажды Соловьёва предупредили, что его навестят зарубежные гости.