Простые радости

– Мать нашла меня на полу. Она все правильно сделала – вызвала врача. После смерти отца он относился к ней по-доброму, но ко мне он не был добр. “Я знаю, что вы натворили, юная леди. Только ради вашей матушки я не отправлю вас под суд – вас и того, кто с вами это проделал”. Даже находясь в полубреду, Джин чувствовала жгучий стыд от его приговора и от несправедливости того, что ей приходится нести его тяжесть в одиночку. Он с нескрываемым удовольствием сообщил мне, что я, по всей вероятности, больше не смогу иметь детей.

Говард покачал головой, руки сжали руль, но он не перебивал.

– Вскоре после этого мы переехали, поэтому больше я с ним, к счастью, не встречалась.

– А вы думали о том, чтобы сохранить ребенка? Отец не хотел… взять на себя ответственность?

– Нет. Как оказалось, он на самом деле был…не свободен.

– То есть женат?

– О да. Любая бы на моем месте сразу догадалась. У него была жена и дети. И я даже не была его единственной подружкой.

Обычно они встречались в “Белом лебеде” в Кристал-Пэлас, неподалеку от квартиры Суинни в Джипси-Хилле. Если Фрэнк приходил раньше условленного срока, что случалось редко, он мог подождать внутри и с удовольствием выпивал пинту до ее прихода. Но, как правило, он опаздывал, и Джин, которой было неуютно в одиночестве сидеть в пабе, ждала его снаружи, нервничая и поглядывая на часы. Иногда – чаще, чем ей хотелось бы признать, – он и вовсе не появлялся.

– Но за аборт он заплатил.

– Это лучшее, что он сделал?

– В общем, да.

Он наконец-то появился в пабе после трехнедельного отсутствия, когда она уже почти махнула рукой. “Привет, красотка, – сказал он и, почувствовав горечь в ее ответе, добавил: – Ты, что ли, мной недовольна?”

– Я волновалась. Ты не пришел. Два раза подряд.

– Дурочка.

Он яростно ее поцеловал – таким поцелуем затыкают рот, страсти в нем не было. Они покинули залитый светом паб и пошли через дорогу в парк, мимо каменных утесов старого Хрустального дворца.

– А с чего это ты так разволновалась?

– С того, что я беременна.

Она смотрела, как слова сыплются на него, словно женские удары – неприятные, но не наносящие вреда.

– Как это случилось?

– Наверное, в Уэртинге, когда эта штука соскочила у меня внутри.

Та поездка на побережье была наивысшей точкой в их отношениях, такое больше никогда не повторялось.

Они подошли к скамейке, еще влажной от недавнего дождя. Он подстелил ей газету, а сам сел на мокрое, принимая это как должное. На мелкую разменную монету приличного поведения он никогда не скупился.

– Как вы познакомились? – спросил Говард.

– Как-то раз он появился у нас, предлагал купить страховку. Наверное, он и правда этим занимался. Обычно не такое сочиняют, чтобы произвести впечатление. Я даже не могу сказать в свое оправдание, что была молода и неопытна. Мне было двадцать девять лет. Могла бы быть поумнее.

– После этой истории вы наверняка очень невысокого мнения о мужчинах, – сказал Говард.

– Ну не знаю, как там насчет мужчин. Даже на то, чтобы пересмотреть свое мнение о Фрэнке, мне понадобилась пара лет, настолько я потеряла голову. Я поняла, что наконец пришла в себя, только когда увидела его на Пикадилли в окно автобуса и ничегошеньки не почувствовала. А раньше я бы выскочила на ходу, чтобы догнать человека, который просто на него похож. Видите, Говард, я не всегда была такой разумной женщиной, как сейчас.

– Жаль только, что вам пришлось через все это пройти, чтобы стать такой, как сейчас.

Она взглянула на него с благодарностью. Ей никогда раньше не приходило в голову, что все эти испытания, почти разрушившие ее, сделали ее лучше.

– Спасибо, что выслушали меня. Простите, что я так разболталась.

Они уже почти подъехали к дому. Джин чувствовала невесомость, глубокое облегчение, как после исповеди.

– Вы не разболтались. Я рад, что вы смогли мне это рассказать.

– Я жалею только о ребенке. Ей сейчас было бы десять. – Джин покраснела. – Не знаю, почему я сказала “ей”.

Задумчивое молчание, последовавшее за этой репликой, не прерывалось все те несколько минут, что оставались до конца пути.

18