Вместе с тем из нашей работы можно сделать и оптимистический вывод. Благодаря сложному переплетению государственных и общественных институтов, которое можно увидеть на примере цензуры, власть, конечно, способна повлиять даже на самого независимого писателя. Однако верно и обратное: в некоторых случаях общество тоже воздействует на государство. Даже при полном отсутствии формальных механизмов, с помощью которых журналистика могла бы повлиять на драматическую цензуру, распространенные представления о нравственности во многом определяли логику цензорских решений (глава 2 части 2). Театрально-литературный комитет, не обязанный отчитываться перед столичной прессой, зависел от ее решений (экскурс 4). Новые правила игры, которые «нигилисты» предложили литературе, обязательно должны были учитываться даже цензорами (глава 3 части 1).
В отличие от либеральных моделей цензуры, о которых речь шла во Введении, мы в своей работе исходили из того, что независимость или зависимость литературы и общества от государства не может быть абсолютной и не может быть достигнута раз и навсегда, в результате естественного прогресса. Напротив, это всегда результат борьбы, которую приходится вести постоянно и которую невозможно выиграть или проиграть навсегда. В эпоху, о которой мы говорили, в Российской империи окончательно сформировалась цензура более или менее современного типа — ориентированная по преимуществу не на поощрение литературы и покровительство просвещению, а на политические репрессии против врагов государства и поддержку его сторонников (см. Введение). Ни литературное сообщество, ни отдельные писатели не были готовы к этим переменам. И все же государство не смогло — и в принципе не могло — установить монополию на публичную коммуникацию во всех сферах.
Если почти в любом литературном произведении можно увидеть ту или иную зависимость от цензуры, то верно и обратное: даже не антиправительственное произведение в том или ином виде неизбежно подрывает монополию, которую государство пытается установить в информационном пространстве. В этой работе мы видели это на примере романа Гончарова «Обрыв» и пьес Островского, сложным образом соотносившихся с цензурной политикой. Литература не может находиться вне политики — не в том смысле, что любой автор всегда преследует политические цели, а в том, что любое высказывание, становясь публичным, неизменно обретает политическое измерение, даже если представителям властей хотелось бы деполитизировать культурную сферу.
Опыт писателей прошлого свидетельствует: точно так же, как нельзя в современном обществе быть полностью независимым от государства, невозможно и полностью подчинить воле репрессивного агентства все культурное поле. Так или иначе, в рамках того или иного социального института воля цензора нарвется на сопротивление, которое будет исходить если не от независимого творца, то от другого цензора или от недовольной публики в зрительном зале. Так, решение Гончарова сотрудничать с этим ведомством не превратило его в бездарного бюрократа, а репрессии против Островского не только не прервали его творческую карьеру, но даже помогли репутации драматурга. Ни вечной, ни абсолютной цензура быть не может, и борьба и противостояние ее силам всегда имели и будут иметь смысл, какими бы тщетными они ни казались.
СОКРАЩЕНИЯ
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации
ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства
РГИА — Российский государственный исторический архив
РО ИРЛИ РАН — Рукописный отдел Института русской литературы Российской академии наук (Пушкинского Дома)
СПбГТБ. ОРИРК — Санкт-Петербургская государственная театральная библиотека. Отдел редкой книги, рукописных, архивных и изобразительных материалов
ЦГАМ — Центральный государственный архив г. Москвы