Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Воспитательное значение гуманитарных наук отмечал и С. П. Шевырев, известность к которому пришла после чтения курса истории древнерусской словесности, ставшего событием общественной жизни Москвы. В нем была сделана попытка извлечь из истории литературы урок для будущих поколений. С. П. Шевырев придавал истории литературы значение одного из главных воспитателей русской нации. Современники считали этот курс одним из этапов противостояния славянофильских и западнических сил (курс Шевырева – курс Грановского). К. В. Ратников отдает пальму первенства Шевыреву, который, по его мнению, доказал независимость и полноценность русской культуры. Именно после этого курса стало очевидным, что наша литература и просвещение начались не с Кантемира, не с эпохи Просвещения, как тогда считали многие, а с Россией вместе[259].

«Литература <…> воспитывала его (народ. – Л. Б.) целыми веками, перешла в его представления, в дух его жизни; отнимаемая у него влиянием чуждым, не покинула его до сих пор и составляет любой предмет занятий грамотной его части, тему бесед его, источник прений»[260]. То же пишет он и об истории: «История преимущественно должна быть нашей учительницей, и опыт народов, до нас живших, искупленный столькими жертвами, да послужит нам уроком; да внушит нам мудрую умеренность, трудолюбие, терпение и разумное избрание»[261].

Воспитательное значение истории отмечал и другой выдающийся лектор середины XIX в. – Т. Н. Грановский. В статье «О современном состоянии и значении всеобщей истории» (1852) он писал, что надо учитывать промыслительное значение истории, но не склоняться при этом к фатализму. Ученый разделяет мысль Карла Риттера (немецкий историк, современник Грановского), принимающего Землю за «храмину, устроенную Провидением для воспитания рода человеческого <…> Оно проложило новые пути историкам нашего времени, но многие ли воспользовались этими трудными путями?»[262]

Грановский говорит о непознанности процесса становления народов мира: «Нам еще далеко не известны все таинственные нити, привязывающие народ к земле, на которой он вырос и из которой заимствовал не только средства физического существования, но значительную часть своих нравственных свойств». Как одну из гипотез он приводит точку зрения естествоиспытателя академика Бера: «…когда земная ось получила свое наклонение, вода отделилась от суши, поднялись хребты гор и отделились друг от друга страны, – судьба человеческого рода была определена уже наперед, и что всемирная история есть не что иное, как осуществление этой предопределенной участи»[263]. Однако очевидно, что фатализм автора ему не совсем по душе. «Смутно понятая мысль о господствующем в сфере истории предопределении иногда переходит в степень исторического фатализма. Эта школа снимала с человека нравственную ответственность за его поступки». Систематическое построение истории имеет свою противоположность. Некоторые историки выступают вообще против всякой систематизации, видя историю в изложении ряда фактов и предоставляя искать их связь читателю[264].

Грановский говорит о зависимости истории от общественного сознания и философии: «Быть может, ни одна наука не подвергается в такой степени влиянию господствующих философских систем, как история». Философская система постепенно делается общим достоянием, и именно оттуда историк заимствует свою точку зрения и мерило, прилагаемое им к описываемым событиям и делам. Философия истории вряд ли может быть предметом отдельного изучения. А вот сами факты часто бессознательно истолковываются с помощью готовой уже философской схемы[265]. Об этом априорном «бессознательном истолковании фактов» писал и Ю. Самарин в своей статье «Два слова о народности в науке». Осмысление фактов зависит не только от самих фактов, но и от качества зеркала (сознания), их отражающего.

О воспитательном значении истории у Грановского сказано вполне определенно: «Даже в настоящем, далеко несовершенном виде своем всеобщая история, более чем всякая другая наука, развивает в нас верное чувство действительности и ту благородную терпимость, без которой нет истинной оценки людей. Она показывает различие, существующее между вечными, безусловными началами нравственности и их осуществлением, и ограничивается пониманием этих начал в данный период времени». «Да будет нам позволено сказать, что тот не историк, кто не способен перенести на прошедшее живого чувства любви к ближнему и узнать брата в отдаленном от него веками иноплеменнике»[266].