Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке

По этому пути адаптации классического республиканизма к современности шли и американские виги. Античные модели поведения (конечно, в понимании людей XVIII в.) были востребованы при конструировании их этоса, влияли на их понимание сопротивления тирании. Американцы воспринимали собственную революцию как потенциальное или актуальное воспроизведение на новом уровне истории Римской республики. Такая трактовка соответствовала особенностям исторического сознания эпохи Просвещения. Поскольку человеческую природу просветители считали неизменной, то и человеческая история во все времена оставалась той же. Понятия о «духе времени», столь популярного у романтиков, для Просвещения не существовало. Читая «Жизнь Цицерона» К. Мидлтона, Дж. Адамс признавался: «Мне казалось, что я читаю историю всех веков и в особенности историю нашей собственной страны за последние сорок лет»[417]. В 1819 г. Джефферсон считал, что он в состоянии был бы дать древнеримским героям полезный совет по реформированию правительства, если бы только римский народ был, «подобно нашему, просвещенным, мирным и истинно свободным». Экс-президент США предполагал, что идеальным сценарием для Римской республики был бы следующий комплекс мер: «Возвратите независимость всем вашим иноземным завоеваниям, освободите Италию от правления римской черни, советуйтесь с ней, как с нацией, предназначенной для самоуправления, и выполняйте ее волю»[418].

Отсюда и постоянное стремление американских вигов найти для современных им деятелей аналоги героев и злодеев античности. Противопоставления Брут — Цезарь, Катон — Цезарь и т. п. постоянно воспроизводились в вигской пропаганде. Борцы за свободу и тираны древности и Нового времени составляли для них единый непрерывный ряд. Так, празднуя годовщину отмены гербового сбора в 1768 г., бостонские «Сыны Свободы» пили за «бессмертную память Брута, Кассия, Гемпдена и Сиднея»[419]. Оппонентам же они приписывали склонность к возвеличению злодеев и деспотов прошлого. Описание торжественного обеда, якобы устроенного массачусетскими тори, также включало традиционное описание произнесенных тостов. Но эти тосты имели откровенно пародийный характер. Тори якобы пили за Иуду, Нерона и Коммода, за Претендента, а также за то, чтобы французские войска подавили восстание Паоли на Корсике. Пили они также за «своих надежных друзей и сторонников тори Великобритании»[420].

Современные аналоги персонажам античной истории находились относительно легко. В пьесе Мерси Уоррен «Льстец» (1774) Дж. Отис предстает как Брут, Дж. Адамс становится Кассием, Дж. Хэнкок — Порцием [Катоном]. Зато Хатчинсон фигурирует под прозрачной маской Rapatio (от лат. Rapax — жадный, хищный). Он мечтает о репрессиях против патриотов и обещает «совершить такое, чего не смел Нерон». Место действия обозначено как Верхняя Сербия (Servia), что явно отсылает к латинскому servus и английскому serve — раб. Массачусетские патриоты охотно подхватили новое прозвище Хатчинсона; С. Адамс, например, использовал его в своих письмах для обозначения губернатора[421]. Отсюда лишь один шаг до попыток представить самих себя в облике героев античной истории. Этой цели служили популярные в то время античные псевдонимы. Их использование вместо подписи в памфлетах и газетных статьях классических псевдонимов восходит к практикам английской вигской оппозиции, в частности, к «Письмам Катона» Гордона и Тренчарда. При этом число античных псевдонимов в американской прессе резко возросло в предреволюционные годы. В «Boston Gazette» в 1760–1763 гг. можно найти лишь восемь таких псевдонимов, в 1770–1773 — 121[422].

На более глубоком уровне усвоение античных культурных моделей включало для американских вигов также апроприацию римской гражданской добродетели, без которой республика в XVIII в. считалась вообще невозможной. Со времен Саллюстия представление о том, что Рим погубила роскошь и забвение mores maiorum — нравов предков, считалось прописной истиной. Т. Джефферсон в 1819 г. был убежден, что римский плебс был настолько развращен, что установить хорошее правление в Риме не могли бы ни добродетельные герои Цицерон, Катон и Брут, ни мудрые императоры Тит, Траян и Антонин[423].