Экзистенции, не встречающиеся мне во внешнем мире, для меня вовсе не существуют. Поэтому я как возможная экзистенция необходимо должен желать сохранения всякой другой экзистенции в ее объективности, и сам должен словом (sprechend) присутствовать в мире для других. Идея царства духов, из фантазии о наличном бытии, становится волей ко всесторонне преуспевающей, решительной и неограниченной коммуникации. Правда, мысль о его завершении так же неосуществима, как и мысль о том, что это осуществление в его неизбежной для явления ограниченности могло бы сделаться самодовлеющим. Она существует всегда лишь перед лицом безграничной темноты, из которой в необозримой дали могли бы светить мне экзистенции, если бы только я мог их видеть, и перед лицом другого объективно безусловно присутствующего, которое не открывается мне как экзистенция или для которого я сам закрыт как возможная экзистенция. Ибо всякая объективность как таковая должна быть еще раскрыта нами, чтобы мы могли заметить в ней бытие. Но то, что налично как объективное, может быть однажды вновь услышано нами как язык. Поэтому даже еще не поддающаяся толкованию (undeutbare) и лишь фактичная объективность незаменима для нас. Гибель документов прошедшего человеческого существования, хотя для эмпирического взгляда она есть нечто само собой разумеющееся, для знания о подлинном экзистировании она непостижима. Всякое разрушение в прах и руины подобно обрыву коммуникации. Поэтому в историчном усвоении есть боль: масса подлинно не говорящего нам безразличного, фрагментарность иного единственного существования, всего лишь дающая нам ощутить то, что было, полная уграченность неопределимо многих людей, о чьем существовании ничто уже более не свидетельствует нам, если только оно не найдет, может быть, отголоска себе в том или ином явлении, в котором исток его уже стерт до неузнаваемости. Поэтому, когда мы думаем о возможной историчной коммуникации последующих поколений, экзистенциальным предательством было бы искажать этот язык, например уничтожать документы по причине возможного неверного их понимания, формировать картину существования в соответствии с теперешними соображениями существенности, отрезать то, что согласно им считается не относящимся к делу, приватным, и тем самым заставлять исконное бытие говорить в будущем так, как мне этого хочется, вместо того чтобы сохранять во всех направлениях его собственную объективность, потому что, может быть, только тогда родится человек, на которого по-настоящему подействует ее внутреннее значение. Люди непрестанно набрасывают на все покров неистины и скрывают под ним прошлое. Робкое повторение поговорки, что для камердинера не существует великих людей, но что дело-де в камердинере, неоправданно освобождает нас от задачи - знакомиться со всеми действительностями без изъятия, и не дает нам права разрушать документальную объективность этих действительностей. Склонность к гармонии и к законченным образам рождает ложную боязнь экзистенциально приступать к действительности и доставляет лишенной экзистенции грубой жестокости историографа легкую победу, оттого что столь же неистинное сплошное разоблачение позволяет казаться правдивым.
- Одни из элементов культуры человека - это его образование как способ его историчного знания. Оно живет как этот неповторимый язык известной историчной действительности в мире и религии, для которой оно есть среда коммуникации, пробуждения и исполнения. Требование возможности для знания о прошедшем быть усвоенным человеком - это требование к человеку, из вновь приобретенных им возможностей стать по-настоящему самим собою.
Это образование может в мнимом всепонимании, вместо того чтобы в усвоении становиться действительностью человека, остановиться в чистом знании. Подобное образование цветет, как цветы, оторванные от корня; оно не остается более светом наших собственных возможностей. Напротив, застывший на отдалении от не пребывающего в нем более своей самостью существования наличный состав всеобщего знания остается все же истинным в своей объективной полноте как момент обретающего в созерцании свое самобытие экзистирования, которое, вступая в прошедшую действительность, осознает в себе широту возможной для других историчности.
Для того чтобы экзистенция с экзистенциями понимали друг друга в общей историчной основе, требуется знание о прошедшем. Это знание, подвергаемое в качестве знания методически-критической проверке, есть историография как наука, превращенное в экзистенциальное самопонимание, оно есть философия истории. Та и другая как требование составляют предмет борьбы, которая в конце концов может утонуть в воле к неисторичности (Wille zur Geschichtslosigkeit).
1. Историография.