Просветленные не берут кредитов

Монах преспокойно дрых, ничуть не волнуясь по поводу моих гневных мыслей.

В какой-то момент я все же уснул, а проснулся от холода, на этот раз настоящего. Тело занемело, голова налилась свинцом, а попытка встать отдалась приступом слабости и тошноты.

Я сел и попытался оглядеться.

К моему удивлению, это мне не удалось — перед глазами мельтешили разноцветные пятна, уши тревожила какофония, а кожи сразу во многих местах касалось что-то шершавое. Я поднял руку и не увидел ее, хотя ладонь должна была оказаться прямо перед лицом!

От страха закололо тело, захотелось крикнуть, подпрыгнуть, разорвать ту пеструю завесу, внутри которой я очутился. Накатила тошнота, все завращалось, я ощутил себя белкой в огромном колесе и провалился во тьму.

Повторное пробуждение оказалось не более приятным — холод, боль, онемение.

Но подняв веки, я облегченно вздохнул — деревья, небо, горы, сидящий на земле брат Пон.

— Твое восприятие перестроилось самопроизвольно, — сказал он, не тратя время на приветствия. — Такое порой бывает, когда активно работаешь с ним. Выглядит жутко, но на самом деле ничем не грозит.

Наверняка он имел в виду то, что произошло со мной часом или двумя раньше.

Интересно, откуда он узнал? Хотя это же брат Пон…

— Ты на несколько мгновений лишился способности автоматически обрабатывать тот хаос данных, что поставляют нам органы чувств, твое сознание отказалось выполнять привычную работу, — продолжил монах объяснения. — И ты воспринимал все как есть. Впечатлился?

Я кивнул и с кряхтением поднялся.

Скоро взойдет солнце, станет тепло, а потом и жарко, самое время отправиться в путь.

Мы тащились по джунглям целый день, я скакал на своем костыле, иногда рисковал опереться на больную ногу. Двигались медленно, и брат Пон мне все время напоминал, что я должен выполнять смрити, медитировать на объекте, на том же воображаемом дереве, да еще вдобавок отслеживать проявления тришны, влечения, в том или ином облике.

От усилий я обливался потом, иногда казалось, что через минуту свалюсь от напряжения. Успехов никаких не было, со смрити я все время срывался, созерцание заканчивалось тем, что образ растворялся, я отвлекался, и приходилось начинать сначала.

Ближе к вечеру нам встретилось дерево, увешанное съедобными, по словам брата Пона, плодами.

Напоминали они рамбутаны, разве что на вкус были пресными, как бумага.

Вечером монах разрешил мне говорить, и я поинтересовался:

— К чему такая спешка? Почему я должен делать все эти упражнения сейчас? Неужели нельзя отложить их на завтра, когда я хотя бы буду здоров?

— Отложить? — брат Пон хмыкнул. — Завтра не существует и не будет существовать. Пытаясь опереться на него, ты напоминаешь человека, что хочет облокотиться на туман. Единственный момент, когда можно что-то сделать, это сегодня.

— Но тогда нет смысла мечтать, строить планы, надеяться?

— На самом деле его нет, — монах хихикнул, увидев ошеломленное выражение на моей физиономии. — Но никто не запрещает тебе заниматься этим делом. Только при одном условии. Планируй, мечтай, но… сделай сегодня хоть что-то для того, чтобы твой замысел воплотился в жизнь.

Спал я этой ночью лучше, несмотря на холод, а проснувшись, обнаружил, что лес окутан плотным туманом. Он не рассеялся, даже когда взошло солнце, и мы шагали через белесый сумрак, в котором намертво глохли звуки.

К моему удивлению, вскоре мы наткнулись на сложенную из валунов стену — наполовину разрушенная, выщербленная, местами обгоревшая, она едва выступала из зарослей, но тем не менее была некогда создана человеческими руками. Затем нам попалась башня, напоминавшая ступу Чеди Луанг, разве что размерами поменьше, и тоже обугленная.

По камням тут сновали иссиня-черные, с зеленым отливом скорпионы, крупные, с ладонь размером. Я встречал таких ранее, знал, что они хоть и ядовиты, но отрава их не грозит человеку смертью.

На еще одну стену я посмотрел уже без удивления, зато при виде сооружения, похожего на огромный фаллос на кубическом постаменте высотой в рост человека, я присвистнул и покачал головой.

— Тут некогда стоял город, — сказал брат Пон. — Столица большого государства. Времена изменились, люди ушли, и теперь даже самые дотошные из историков не скажут, кто жил в этих местах два тысячелетия назад…

После полудня туман сдался и начал редеть.

Мы миновали несколько покосившихся небольших ступ, сложенных из тех же камней, и открылся вид на склон горы, сплошь усеянный развалинами, что там и сям просвечивали меж деревьев: башни, огрызки стен, простые четырехугольные коробки вроде хрущевок.

И в одном месте поднимался дым.

— Сегодня ночуем под крышей, — сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки. — И без еды не останемся.

Пока мы шагали меж закопченных руин, я гадал, кто мог поселиться в таком месте. Но затем открылся крохотный домик, прилепившийся к стволу исполинского дерева, и все встало на свои места: на веревке, протянутой меж ветвей, сушилось оранжевое монашеское одеяние.

— Э-ге-гей! — воскликнул брат Пон.