Просветленные не берут кредитов

Уши зато будто ощупывали десятки пальцев, гладких и шершавых, грубых и нежных, дергали за мочки, проводили по внешней кромке, тыкали в завитки, щекотали и царапали, забирались внутрь, чуть ли не в центр головы.

Продлилось это несколько мгновений, и затем я вернулся в обычное состояние.

Обнаружил, что дрожу, антаравасака намокла от пота, а по лодыжке ползает муравей, нещадно щекоча меня лапками. Но обрадоваться я не успел, поскольку нечто произошло с глазами, связная картинка исчезла, возник набор разноцветных пятен, даже скорее концентрических кругов, что приходили с разных направлений, вырастали из неких движущихся точек, достигали определенного размера, а потом лопались, чтобы уступить место новым.

На мои барабанные перепонки обрушилась настоящая какофония: визг, писк, грохот, стрекотание, глухие удары вроде тех, что звучат при забивании сваи под фундамент. Я вскинул руки, чтобы защитить уши, но в тот же момент все кончилось, осталась лишь дикая боль в голове.

— Пожалуй, хватит, — сказал брат Пон и спросил что-то на незнакомом мне языке.

Брат Лоонг отозвался коротким смешком.

— Ты в порядке? — осведомился мой наставник. — Руки-ноги на месте? Голова?..

Эх, если бы я имел возможность говорить, я бы много чего сказал по поводу таких вопросов! А так мне оставалось только возмущенно сопеть да пытаться изобразить гневный взгляд.

Встать я смог только с помощью брата Пона и, оттолкнув его руку, кое-как проковылял несколько шагов. Потом уселся прямо на землю, на жесткий корень, зато прислонившись спиной к стволу и подальше от ужасных типов, сотворивших со мной непонятно что.

В этот момент я был готов проклясть их самыми жуткими словами.

— Что со мной произошло? — спросил я вечером, едва мне дали право говорить.

Мы сидели под навесом, тут же на жаровне, щедро заправленной углями, томился чайник. Брата Лоонга видно не было, судя по всему, он возился в святилище, молился или просто наводил порядок.

Боль в затылке к этому времени прошла, но чувствовал я себя все равно погано — одуряющая слабость тянула к земле, тошнота не давала проглотить ни кусочка, и время от времени я словно проваливался в темную яму, на несколько мгновений переставал понимать, кто я и где нахожусь.

Любой громкий звук вызывал у меня резь в кишечнике, а кожа сделалась необычайно чувствительной, словно на самом деле ее ободрали с меня, оставив только мясо и нервные окончания.

— Неужели ты не понял? — вопросом ответил брат Пон. — Все же так просто.

Я посмотрел на него угрюмо и беспомощно.

— Мы поменяли местами слуховое и тактильное осознание в твоем потоке восприятия, а затем проделали то же самое со слуховым и зрительным. На первой стадии ты воспринимал звуки с помощью тактильного восприятия, зато слышал телесные ощущения, потом ты увидел звуки и воспринимал через уши зрительные образы.

— Но этого не может быть!

— И это ты мне говоришь после того, что пережил? — брат Пон ударил себя ладонями по коленям.

Я открыл рот, собираясь заявить, что они меня загипнотизировали, что это была лишь сложная галлюцинация… Но затем осекся — да, касания действительно ассоциировались у меня с источниками звука, а концентрические окружности разных цветов зарождались точно в тех точках пространства, откуда приходил шум.

Неужели все произошло на самом деле так, как это описывает брат Пон?

— Но как подобное возможно? — спросил я, силясь как-то усвоить концепцию подобной трансформации восприятия.

— Звуки, запахи, видимые объекты, тот вкус, что якобы возникает на языке, прикосновения и тем более мысли — все это не более чем образы, порожденные нашим сознанием в содружестве с органами чувств. Это все — только лишь сознание, — последнюю фразу монах произнес с нажимом, точно хотел, чтобы я ее хорошенько запомнил.

— Но если все вокруг только лишь сознание, — начал я, пытаясь получше сформулировать мысль, — то почему я силой своего сознания не могу все сделать таким, как оно мне надо? Изменить образы, чтобы они меня устраивали, сделать воспринимаемый мир красивым и приятным, убрать проблемы?

— Ты — не можешь, это верно, — сказал брат Пон. — Но есть существа, которые могут. Необходимое условие — сознание должно быть легким и чистым, находиться под полным твоим контролем. Можешь ли ты похвастаться тем, что целиком управляешь собой, своим восприятием и разумом?

— Ну, нет…

— Вот именно! — монах с улыбкой наклонился вперед, глаза его блеснули. — Обычный человек! Карма, следы прошлых деяний, энергия совершенных поступков, порожденных ранее образов давят на нас с силой разогнавшегося поезда, заставляют нас двигаться по фиксированному пути, формируют обстоятельства и вынуждают действовать определенным образом! Лишь тот, кто сумел исчерпать значительную ее часть, ослабить это давление, может говорить о свободе!

На этом разговор и закончился, хотя вопросов у меня осталось немало.

Но я понимал, что надо все обдумать, уложить в голове и лишь затем уточнять детали.