Просветленные не берут кредитов

Удивленно хмыкнув, я приступил к делу — ох как мне хочется убрать этот постоянный зуд, чтобы мерзкая поросль на щеках не мешала, чтобы физиономия стала гладкой, как попка младенца, чтобы женщина, вздумавшая провести по ней ладошкой, не укололась.

Стоп, это лишнее!

Вскоре я понял, что готов бежать куда угодно, лишь бы добыть бритву.

— Отлично, — сказал брат Пон. — Теперь отстранись и рассмотри это желание. Точнее, изучи свое сознание, разум, заполненный желанием до краев, точно кувшин — молоком.

Подобные вещи он научил меня делать еще год назад, так что я вскоре смотрел на собственные эмоции со стороны, воспринимая их как некий посторонний по отношению ко мне объект.

— Очень хорошо, — вмешался монах в тот момент, когда я испытал легкое удивление по поводу самого себя. — Теперь пусть это желание ослабеет и исчезнет целиком. Наблюдай, осознавай, пока оно не растворится под лучами твоего внимания, только не пытайся его развеять, никакого насилия.

Это оказалось несколько сложнее, прошло не меньше часа, прежде чем я справился, и на бритой макушке моей от напряжения выступил пот. И тут же брат Пон, все это время просидевший неподвижно и безмолвно, как изваяние, начал выдавать новые инструкции:

— Теперь разглядывай ум, свободный от желания. На что он похож? Чем отличен? Что осталось тем же? Что общего в той и другой ситуации?

В первый момент я испытал некоторое замешательство — на что смотреть, если желания нет, на пустое место, что осталось после его исчезновения? Но затем на меня снизошло понимание, хотя выразить его в словах я вряд ли сумел бы — я стал чем-то вроде сознания, наблюдающего самое себя в зеркале, обращенного внутрь себя самого, на свой источник.

В какой-то момент я поплыл в сторону, меня потянуло вниз, тело оцепенело.

— Стоп, хватит! — голос брата Пона возвратил меня к реальности. — Верни желание! Разожги его, чтобы пылало!

Еще час, и я вновь изнывал от жажды отскрести подбородок до каменной гладкости. Обратное превращение на этот раз потребовало куда меньше времени, но к завершению этой операции я ощутил себя выжатым как лимон.

— То, что мы делали сейчас с тобой, называется «установлением в памяти», — сообщил мне брат Пон. — Давай, задавай вопросы, а то потом можешь и забыть, что хотел.

Я несколько мгновений помедлил, собираясь с мыслями, и лишь затем произнес:

— Ведь на самом деле нет разницы, испытываю я желание или нет? Одно и то же?

Сформулировал вопрос не лучшим образом, но в этот момент я бы с большим трудом выразил в словах и нечто простое, не то что процессы, происходившие у меня в сознании во время исполнения «установления в памяти», а также мысли и чувства по их поводу.

— О, ты начинаешь понимать, — брат Пон одобрительно кивнул. — Попробуешь сам. Возьмешь какое угодно желание и поиграешь с ним, раздувая до вселенских размеров и превращая в ничто, в пустоту, и увидишь, что пустота имела место даже тогда, когда ты был вроде бы переполнен некоей энергией действия…

— Иллюзорной, — сказал я.

— Да, конечно, — монах кивнул снова. — Если вопросов нет, то работай дальше.

Тренировался я до самого вечера, до того момента, когда мне вновь было позволено открыть рот. В этот момент вместе с нами под навесом сидел брат Лоонг, чье лицо в свете жаровни с углями казалось маской из сосновой коры.

— Можно узнать, сколько лет он в монахах? — спросил я, с любопытством глядя на отшельника.

Брат Пон перевел мой вопрос, и старший из служителей Будды ответил с коротким смешком.

— Он не помнит, — сказал мой наставник. — Такие вещи не интересуют его больше. Когда-то давно, в молодости, он был партизаном, сражался с англичанами за свободу родной Бирмы, убивал людей и даже едва не застрелил долговязого полицейского, что потом стал большим писателем.

Если речь шла о Джордже Оруэлле, то выходило, что брату Лоонгу не менее девяноста, но ведь такого не может быть!

Но об авторе «1984» я тут же забыл, утонув в смятении и тревоге.

— Вы сказали «Бирма»?! — воскликнул я. — Я не ослышался?

— Ну да. Мы сейчас находимся на земле Бирмы, или Мьянмы, называй как хочешь.

— Это что, мы пересекли границу? Но как же… — залепетал я, испытывая самый настоящий приступ паники — вот сейчас из зарослей явятся грозные местные полицейские и усадят меня в кутузку.

Сам понимал, что это глупо, но поделать ничего не мог.

— Что тебе до той границы? — спросил брат Пон. — Здесь, в горах, ее не существует. Условная линия, проведенная на картах… Или ты видел колючую проволоку и вышки?

— Нет, но… — я сам не мог понять причин вспышки, но в этот момент я просто кипел. — Вы могли хотя бы предупредить! Я же не думал! И вообще, это же!..

— Пожалуй, хватит тебе разговаривать, — сказал монах.

Горло у меня перехватило, я оказался не в состоянии произнести ни единого звука. То ли брат Пон и вправду что-то сделал со мной, то ли мышцы и связки отказали от наплыва эмоций.

Из окруженной неровными блоками камня круглой дыры в земле тянуло холодом. Рядом стояло ведро с привязанной к нему веревкой, ее кольца лежали на земле, точно усталая змея.