Просветленные не берут кредитов

Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.

— Вот она, смерть, — прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. — Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?

Я глянул на него как на сумасшедшего.

— Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.

Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.

Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.

Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.

Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.

Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось, и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.

Неужели все?

Щелкнули взведенные курки.

Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.

Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.

— Все будет хорошо, не беспокойся, — умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.

Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.

Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.

Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.

Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.

— Мы теперь гости, — сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.

Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении — земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.

— Сейчас дадут поесть, — брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.

Вопрос «что произошло?» читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:

— Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.

«А если бы не смог?» — очень хотелось спросить мне.

— А вообще никто бы не стал нас убивать, — сказал брат Пон едва не с сожалением. — Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.

Ничего себе развлечения!

Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро — в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.

— С чужаками имеют дело только мужчины, — сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. — Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.

Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.

— Настоящие дикари! — воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.

— Что такое «дикари»? — брат Пон покачал головой. — Всего лишь слово. Определение.

— Но оно описывает…

— Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не «дикарь», у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести «пустое трепло», «бесполезная трещотка»… Правда ли это? Все ли вы такие?

— Нет! — возмутился я.

— А для них — правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами — «лентяй», «толстяк», «хороший», «проститутка»… Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит, и осознание.

Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот — «постреленок», та — «егоза», жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.