Протагонист

Сор

В одной потемкинской деревушке
С краю стояла хата
Крыша у этой хаты поехала в край совсем.
Сора было так много,
Что черт в ней сам ногу сломит
Черт этот был на куличиках
И без царя в голове…

Для детей пишет, ясно. Я сама стихи не очень-то. У меня дедушка Есенина любил, вот на каждый день рождения и приходилось рассказывать: белая береза под моим окном принакрылась снегом точно серебром, вот это всё. До сих пор не понимаю, почему серебро белое, когда оно серое. Или в Москве тогда уже ногами срань мешали?

С Моим как-то об искусстве говорили. Он ведь по музеям-галереям любит ходить, даже сейчас хвастался, что на открытии выставки Уорхола был. А я как-то не понимаю это всё: банки с томатным супом, Мэрилин Монро. Вот Айвазовский или Шишкин лес – это да. Мой сказал, что у меня просто взгляд человека XIX века. Так приятно стало – а он ответил, что это не комплимент.

Отправляю Олевской сообщение уже в телегу, чтобы перезвонила. Тут же реагирует.

– Здравствуйте, я не брала, просто незнакомый номер…

– Да-да, понимаю. Ирина Михална, тут Василий Евгеньевич очень хотел бы вас видеть в ближайшее время. Вы в Академии?

– Я? Да… Нет… Неподалеку. В парке.

Смотрю на ее расписание: пара окончилась минут десять назад, а до парка идти все двадцать. Ну да ладно.

– Сможете подойти?

– Да-да, конечно.

Шагов в коридоре не жду. Нам в деканском холле на карантине постелили шикарный красный ковер с таким густым ворсом, что будто не идешь, а плывешь, покачиваясь, и шагов не слышно совсем. Мой хвастался, что в Кремле прям такие же. Он там орден какой-то получал, что ли. А еще он в Сколково философию власти депутатам читал. Наивный такой, я не могу: как будто ОН от этого лучше станет, ага, ему эта философия как собаке пятая колонна.

Стук в дверь. Заходит рыжая всклокоченная тетка в запотевших очках и маске, на руках перчатки – безумие, их никто почти не носит, хоть в правилах и написано. В правилах, как на заборе, много чего написано, но, как говорит Мой, строгость законов компенсируется их неисполнением.

– Василий Евгеньевич, тут Олевская пришла, пустить?

Проверяю у нее температуру. Это уже моя инициатива. Очень уж за него боязно: заставляю маску надевать, заказала увлажнитель воздуха в кабинет и домой тоже, раствор морской соли держу для него. У нас уже человек семь с факультета ушло, даже на похороны не звали – там ведь чуть ли не в цинковых гробах хоронят…

– Проходите.

И так все на нервах с этой короной, а тут еще мальчишка. Хочешь убиваться – да убивайся себе, пожалуйста, но людям-то зачем жизнь портить? Деканат ему виноват, видите ли. А зачет по физкультуре и экзамен по языку ему тоже деканат сдать должен был? Он стоял в списках на предварительное отчисление.

В соцсетях ничего особенного – пустой ФБ, твиттера нет, в ВК только музыка и репосты розыгрышей билетов на концерты какого-то галимого инди, в инстаграме редкие фотографии: море, селфи со студенческим на фоне Академии, вечерняя Москва.

Кто ж знал, что так получится?

В программе мониторинга СМИ выскочило новое оповещение – еще одна статья об Академии.

ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО ПОКОНЧИВШЕГО С СОБОЙ СТУДЕНТА АКАДЕМИИ ОПУБЛИКОВАНО В ТЕЛЕГРАМЕ

Телеграм-каналу «Звонок», известному публикацией закрытых университетских документов, достался эксклюзивный материал – та самая предсмертная записка погибшего студента Никиты Буянова, бывшего игрока телевизионной викторины «Умнейшему»:

В своей смерти я обвиняю

преподавательницу немецкого языка Олевскую Ирину Михайловну

деканат философского факультета Академии

Вы не даете вторых шансов

Entsсhuldigung, dass sie auf mich warten mussten.

Ich bin weg[45].

Олевская выходит из кабинета и аккуратно прикрывает за собой дверь. Под очками глаза опухшие. Колготки драные, в чем-то вымазанные – не на колени же она у Моего падала?

– Всего доброго.

Жаль ее, конечно.

Вот что у тебя случилось такого, козлина ты мелкая? Мама недолюбила? Девушка бросила? Армии испугался? Разве ж это повод портить жизнь хорошим людям?

Захожу проверить телегу «Звонка».

Вместо тысячи слов: как руководство Академии относится к своим студентам.