Протест настоящего мужчины

— Только не при ребенке! — Монсеньер снова ожил и сразу изменил тему разговора: — Ну, а как ты, Джек? Здоров? Сможешь завтра работать?

Отец взглянул на маму.

— Знаю, о таких вещах полагается просить заранее, — продолжал священник. — Но ты сам понимаешь, я в безвыходном положении. Одна надежда на тебя, Джек.

— Он еще не совсем здоров, монсеньер, — сказала мама.

— Знаю, миссис Харган. Но если он все-таки сможет, — его щеки затряслись от неподдельного волнения, — я буду его должником по гроб жизни. Ну, Джек?

— Завтра я буду в школе, — сказал отец.

— Вот и прекрасно. Прекрасно. Значит, все образовалось. — Он повернулся к О’Флаэрти: — Едем, Франк?

— Вы подвезете меня в полицию или мне идти пешком? — упрямо стоял на своем О’Флаэрти.

— Что ты посоветуешь, Джек? Как ему, по-твоему, поступить? — Левый глаз монсеньера снова затрепетал, губы сжались.

Отец посмотрел на него, потом перевел взгляд на О’Флаэрти. Наконец сказал:

— Послушайся священника, Фрэнк. Это лучшее, что ты можешь сделать.

На лице монсеньера засияла благодарная улыбка.

— Вот что мы с вами сделаем, — сказал он О’Флаэрти. — Сначала поедем в город. Да. Там зайдем в церковный дом и вместе выпьем. И все как следует обсудим. Идет? Ну и прекрасно. Прекрасно. Значит, решено. Первым делом — выпить в церковном доме. — Он подтолкнул О’Флаэрти к выходу и бросил через плечо: — Завтра я снова приеду, Джек, приветствовать твое возвращение в родные стены. И смотри береги себя. Хороших людей мало, так мало.

О’Флаэрти все еще ворчал, но монсеньер, ни на секунду не умолкая, довел его до машины, и голоса их утонули в шуме двигателя.

В кухне снова стало тихо.

— Господи, помилуй и спаси! — воскликнула мама. — Вот тебе и мистер Десмонд! В наше время уже и не знаешь, кому верить.

Отец думал о своем.

— «Бог услышал мои молитвы» — вот что монсеньер сказал о нем в первый день, — вспомнил он вдруг. — Здорово! Но меня не проведешь! Я его раскусил, как только увидел. Теперь монсеньер и сам понял, с кем имел дело, — только, как всегда, поздно.

— Ты уверен, что сможешь завтра работать? — озабоченно спросила мама.

— Ты же слышала, как он просил? Только что на колени не встал. — Отец расправил плечи. — Слово я сдержу. Не подведу его.

Пол Десмонд украл мою девчонку! Это была последняя капля! Не дождавшись конца чаепития, я выскочил из-за стола и шмыгнул в свою комнату — сказал, что нужно делать уроки. Там кинулся на кровать и долго-долго рыдал в подушку — до звона в ушах, до боли в желудке. К чему жить дальше: вместо отца у меня теперь Сержант, мама при нем боится смотреть мне в глаза, а когда мы одни, просит меня заниматься побольше, «чтобы его не расстраивать». Да, я потерял родителей, но это еще полбеды, самое страшное — я потерял Майр, мою золотоволосую, веселую Майр, прекрасную мою Майр, потерял, потому что пренебрег ею. Я шептал ее имя, и каждый раз оно отдавалось болью в желудке, и слезы лились из моих воспаленных глаз; я безжалостно казнил себя, снова и снова повторял ее имя, и передо мной возникало ее задорное лицо, покрытые веснушками руки, я вспоминал, как изящно и кокетливо она вскидывает голову. И он, Десмонд, украл ее у меня! Приподнял ее подбородок и прижался губами к ее губам! А вдруг он наговорил ей с три короба о Венеции, Малаге и Ментоне, и они сговорились встретиться там через неделю! Вор! Негодяй! Змея подколодная! Медленно, со смаком я хулил и проклинал это исчадие ада.

Но Майр… Я увидел — кожаный ремень ее отца со свистом рассекает воздух и опускается на ее плечи, спину, руки, ноги. Закрыв глаза, стиснув зубы, я бросился под ре-мепь и закрыл собой ее хрупкое тело — и тотчас жгучая боль пронзает меня. Майр протягивает ко мне руки — на них красные кровоточащие рубцы» и я нежно целую их и прижимаю к щеке» а сам говорю, говорю, и любовь моя лечит ее раны, и я умоляю ее: прости, я вел себя так глупо, ты только улыбнись мне снова, хоть разок, и я стану твоим рабом и буду сидеть у твоих ног и любить тебя, любить всем своим преданным сердцем…

На следующее утро она пришла в школу с опозданием. Мы уже поставили на старое место тиковые столы и привинтили их к полу, провели перекличку, как вдруг дверь открылась, и в класс, словно легкий ветерок, влетела она — веселая, свежая, золотые кудряшки развеваются по всему лицу. Она была хороша как никогда. Меня затрясло в нервном ознобе, сердце подскочило от счастья.

Она подошла к столу Сержанта извиниться за опоздание, и пока они едва слышно разговаривали, Билли О’Брайен шепнул мне:

— Спроси ее насчет Десмонда! Видел бы, как они улаживались на его диване… О-хо-хо! А она-то прямо млела от удовольствия!

Но я даже не обернулся в его сторону — Майр, плача, показывала Сержанту свои руки, а он смотрел на них и нежно прикасался к ним кончиками пальцев. Потом полез в карман, выудил монетку и положил ее в раскрытую ладошку. Губы ее промолвили: «Спасибо, сэр», она смахнула слезы и направилась к своему месту рядом со мной.