Протест настоящего мужчины

Коробейник забрел в наше захолустье ненастным февральским вечером, когда с моря дул пронизывающий ледяной ветер. Я заметил его из кухонного окна — одинокий кустик среди унылой равнины, только гнется навстречу ветру. Потом обрисовалась сгорбленная фигурка, придавленная огромным коробом. Вот она уже совсем близко, и я вижу, что это индус. В те далекие дни коробейники не были в Провинции редкостью. Они ходили из селения в селение со своими торбами, полными всякой всячины. Если у покупателя карман был пуст, коробейник охотно брал в уплату за свой товар натурой — уткой, гусями, рыбой. Доброй славой они не пользовались, им ничего не стоило и надуть простака.

Понятно, что, разглядев, кто к нам пожаловал, я задрожал от страха. Сколько раз матушка говорила нам держаться подальше от бродячих торговцев, а тут еще индус. Позвал я бабушку — людей цветной расы я до сих пор видел только на картинках — и из-за ее спины опасливо косился на окошко.

— А вдруг он на нас нападет? — прошептал я.

— Мы будем храбро защищаться, — ответила бабушка и с этими словами настежь открыла дверь. — Входи скорее, парень! — громко позвала она, силясь перекричать вой ветра. — Добрый хозяин в такую погоду и собаку на двор не выгонит.

В дверях появилась спина, и коробейник, пятясь, втащил за собой огромную торбу. Опустился на ближайший стул и в полном изнеможении откинулся на спинку. Он так запыхался и устал, что не мог вымолвить и слова.

Я подошел поближе и вперил в него любопытный взгляд. Лет ему было двадцать, не больше; лицо туго обтянуто гладкой, смуглой до черноты кожей. На голове, точно марлевая повязка, высился белый тюрбан. Был он узкоплеч, тщедушен, в старых истрепанных брючонках, по колено намокших в высоком вереске, ступни ног крошечные, как у моей сестры; ладони смуглые, узкие, с длинными тонкими пальцами; розовые ногти блестят, как только что сорванный стебель водоросли. Средний палец левой руки украшало золотое кольцо в виде змейки с большим лиловым камнем. Камень вдруг ожил на моих глазах, лиловость его дрогнула и заклубилась, точно папиросный дым.

И — о чудо! — из лилового камень стал розовым, черным, кроваво-красным, голубым и снова лиловым, как слива в лучах августовского солнца. Я не мог оторвать глаз от этого чуда, но тут индус вдруг бухнулся со стула на колени и затянул на одной ноте:

— Продаю товар, хороший товар, краси-и-вый товар! Простыни, скатерти, краси-и-ивый шелк, кофты, жилеты, ложки. Берите, кому что надо!

С этими словами он открыл свой короб и вытряхнул из него все содержимое, расцветив пол яркими, нездешними красками. Он не предлагая ничего в отдельности, просто выставил напоказ, а ему было что показывать. Он владел всеми богатствами мира.

— Кому что надо, на любой вкус, краси-и-во и дешево, — тянул он заученные фразы. И, опустив глаза, перебирал с какой-то равнодушной покорностью шуршащую, переливающуюся пестроту. У него не было сил разыгрывать перед нами представление.

Бабушка минуту молчала; ослепленная этим великолепием, она боялась упустить хоть слово, но понимала индуса с трудом. Обретя наконец дар речи, бабушка разразилась бурной тирадой.

— Господи! Ты только глянь! Такой красоты я в жизни своей не видывала! Да что он там лопочет? Ничегошеньки не понимаю. — И, повернувшись к индусу, продолжала: — Я, мистер, тоже по-английски не очень-то. Боже мой, мистер, да у вас тут несметные сокровища!

Бабушка присела возле и, точно благословляя, распростерла руки над пестрыми ворохами. Она безмолвно любовалась, затаив дыхание, чудным зрелищем, потом плавно опустила руки, пальцы ее, вспархивая, касались то одного, то другого одеяния.

— Примерьте, что вам захочется, добрая леди. Пожалуйста, примерьте.

Думая, что ослышалась, бабушка повернулась ко мне.

— Можешь надеть, что тебе нравится, — подтвердил я.

Бабушка взглянула на маленького торговца, словно хотела увериться, не шутит ли он.

— Но у меня нет денег, мистер, — сказала она. — Совсем нет.

Индус раскладывал товар как заведенный. Он как будто не слышал бабушку и не глядел на нее.

— Померьте. Платья такие краси-и-вые.

Бабушка какой-то миг колебалась, не зная, чему отдать предпочтение.

— Да надень ты наконец что-нибудь! — понукнул я ее.

— Все, что угодно, добрая леди, — бубнил торговец. — Найдется и для вас, и для дома.

Бабушка ела глазами все это великолепие. Наконец осмелилась и двумя пальцами извлекла из груды алую блузку, встряхнула ее и приложила к груди. Посмотрела на себя, потом на нас, ища в наших глазах одобрение. Придерживая блузку подбородком, одной рукой разгладила ее, а другой чисто женским движением откинула упавшие на лицо волосы. И замерла, ожидая нашего приговора.

— Очень краси-и-во, — протянул однотонно индус.

— Очень! — подхватил я.

Мне не терпелось увидеть бабушку во всех этих чудесных нарядах.

— Кра-си-во, — прошептала бабушка по слогам, точно первый раз выговаривала это слово.

Потом она вдруг выпрямилась, стала выше ростом и закружилась в быстром танце по кухне.