Против энтропии (Статьи о литературе)

Так из Питсбурга семидесятых годов стал протягиваться мост в довоенное, киевское прошлое. Елагин дошел в творчестве до синтеза; поздние его книги практически не содержат слабых стихотворений, в них время и пространство переплетаются настолько сложно, что читателю уже не отличить киевский листопад от питсбургского. Четвертое измерение пространства — время -становится той основной координатной прямой, вокруг которой строится елагинский поэтический мир, устремленный в давнее прошлое Америки — "Где бегали индейцы-лучники — / Мостов защелкнулись наручники..."; образ Гамлета, возникнув в семнадцатом веке, простирается в двадцать шестой, а море, чудовищным спрутом ворочавшееся за кормой корабля Одиссея, плещется о ветровое стекло машины самого Елагина. В семидесятые годы "вексель", которым некогда Георгий Иванов сильно обидел поэта, был погашен так или иначе.

В том же письме ко мне, что процитировано выше, Елагин писал: "Мной закончена новая книга стихов (примерно 120 страниц). Если напечатаю -пришлю". Речь шла об очередной книге Елагина — "Дракон на крыше", вышедшей в 1973 году в издательстве Виктора Камкина (Роквилль), с обложкой и иллюстрациями Сергея Голлербаха — в это года ставшего уже известным всей Америке художника. Впрочем, "Дракона" Елагин мне не прислал, а позже объяснил причину: "Вместо "Дракона на крыше" (очень плохое — не типографское издание) пошлю Вашему дяде[2.83] мой последний сборник — "Под созвездием Топора". Туда вошло лучшее из "Дракона"" (письмо от ноября 1977 г.).

Действительно, в 1976 году Елагин наконец-то выпустил полноценную книгу "Избранного" — о ней он и пишет. Вышла книга в "Посеве", во Франкфурте-на-Майне, и открытой почтой, понятно, в Москву никак бы не дошла. К тому же Елагин в те годы уже вовсю печатался в "Континенте", из авторов "второй волны" этот журнал (как и самиздат) признал его первым, -соответственно возросла и "непровозимость" книг Елагина через советскую таможню. Однако плотный кирпичик "Под созвездием Топора" (вместе с другим плотным кирпичиком — "Поколением обреченных" Галича, что очень символично) на бесстрашной груди моего немецкого дяди советскую таможню миновал и попал в мои руки.

Конечно, три четверти книги я и того знал едва ли не наизусть. Но поразителен был ее последний раздел — "Новые стихотворения", содержавший "Нечто вроде сценария", "Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой...", "Все города похожи на Толедо..." и настоящую декларацию Елагина — "Не в строчке хорошей тут дело...", кончающуюся чуть ли не авторским поэтическим завещанием:

Но помни, что ты настоящий -
Лишь все потеряв,
Что запах острее и слаще
У срезанных трав,

Что всякого горя и смрада

Хлебнешь ты сполна,
Что сломана гроздь винограда
Во имя вина.

Таким предстал читателям поздний Елагин, профессор Елагин (на этот раз без иронии), запечатленный с Иосифом Бродским на поэтическом вечере в Питсбурге в 1974 году: измученный астмой немолодой человек с вечными кругами вокруг глаз. Помимо основной преподавательской работы в Питсбурге, с лета 1968 года Елагин преподавал русскую литературу в Русской летней школе в Миддлберри, штат Вермонт, и отдал этому делу больше пятнадцати лет — лучших учеников Елагин обрел именно в этой школе, где преподавание велось по-русски и даже в быту ученики по мере сил старались разговаривать на языке Пушкина и Елагина; сохранились десятки записей его лекций и разговоров, кое-что из них опубликовано, буквально все — интересно. Впрочем, многие его острые словечки, записанные студентами, обнаруживаются в его же более поздних стихах. Такое бывает только с очень полно реализовавшимися творческими натурами.

О том, что рано или поздно его стихи к московскому читателю попадут, Елагин знал точно ("Пойдут стихи мои, звеня / По Невскому и Сретенке; / Вы повстречаете меня — / Читатели-наследники" — это стихи еще шестидесятых годов).

В одном из интервью "Голосу Америки", подлинные записи которых любезно предоставили мне сотрудники радиостанции, Елагин говорил о неизбежном слиянии "внутренней" и "внешней" русской литературы, притом — в скором будущем: "Развиваются как бы два русла, но неизбежно их слияние, неизбежно в конце концов это должно стать одним, и мы видим этот процесс — медленный, он и сейчас происходит. Скажем, бунинские стихи сегодня уже изданы в Советском Союзе, то же произошло с Цветаевой, то же, вероятно, произойдет в свое время и с Георгием Ивановым, и с Ходасевичем, и, надо надеяться, со многими другими. Так что в общем это несущественно, это разделение. Это -одна литература, разделенная не по литературным причинам".