Против справедливости

– Илью зовет, – сказал кто-то. «Почему Илию? Он меня звал». Вроде бы кто-то сбегал за вином. Напоив губку, поднесли на копье к его губам. «Свершилось», слышит Мэрим – его голосом.

Ее баюкали, а оказалось – несли. Тьма медленно расступалась, и она увидела над собою ветки пальмы.

– Сестры, она очнулась.

– Морати, все. Свершилось.

– Я знаю, он мне сказал.

– Матерь Божья, ты говорила с ним?

– Все время.

– И что он тебе сказал?

– Очень много, но я забыла. Я очень устала. У меня с памятью плохо стало. Я вспомню и все расскажу, – закрыв глаза, слышит, как они говорят друг другу: «Не тревожьте ее».

Смерть социальна. С нею все кончается только для того, в чью пользу продолжаются посмертные хлопоты. Для прочих стоп-машина не срабатывает, хлопот полон рот.

– Скоро будет Иосиф Аримафейский. Разрешение на захоронение готово, еще только одну печать поставить – и можно снимать.

– А знаете, сестры, я видела звезды, так темно вдруг стало.

– Как это может быть, суббота еще не наступила. (По ту сторону Голгофы – лобного места, весьма нагревшегося за день – как раз рос сад, где и укрылись они.)

– А может, на субботу оставили висеть?

– Подумай, что ты говоришь. Чтоб иудеи осквернили субботу, да еще в Пасху? Я слышала, как левит подходил, просил перебить им голени, чтобы успеть снять.

– А я слышала, сестры, что завеса в Храме сверху донизу разодралась. А на Елеонской великий трус творился, и гробы с праведниками расселись.

– Никогда не понимала, почему если голени перебить, наступает смерть – от боли?

– Откуда мне знать. У Иосифа спроси, у Аримафейского. Вот он, грядет на муле… нет, это Никодим. Посмел.

– Нет во мне больше страха иудейска, – сказал Никодим, спешиваясь. – Ради страха души не загублю. Тут смесь смирны и алоэ, литр около ста[33]. Как матерь его, скажите?

– Соснула. Он во сне ей является.

– А вот и Иосиф. Мир тебе, брате.

– А вам всем благословение, сестры. И тебе, Никодим. А ты и есть Иоанн, любимец Господа?

– Да, мой господин.

– Только что свершилось чудо, которое должно развеять все сомнения, если кто и усомнился. Чудо о глазе центуриона. Когда он пронзил копьем ребро Господа, оттуда брызнула кровь с водой и попала ему в глаз. Бельмо смыло.

– За что такая милость прободавшему Господа?

– А это он вместо того, чтобы голени перебить. Пилат удивился, когда я просил тело: как, уже умер? И приказал все равно перебить голени, как и тем двум. А центурион не стал: зачем, раз мертвый. Для виду поразил копьем в ребро.

– Подумать только. Киппадокиец, а такой добрый человек. Воздай ему Господь.

– Уже воздал.

– Скоро суббота. У меня полотна с собой достаточно. Господа здесь временно погребем. А по завершении субботы найдем достойную усыпальницу.

– Лестница есть?

– Солдаты обещали дать. Ужасные мздоимцы.

При свете фонаря снимали тело посрамленного пророка.

– Вытаскивай, вытаскивай гвоздь. Да сперва из руки. Теперь из другой… а ноги?!

Он принял жалкую смерть на радость своим гонителям. «Ну, кто был прав?» – скажут те. А обманувшимся каково? «Сын Божий распят, мы не стыдимся, хотя это постыдно…» (Тертуллиан.) Поневоле исполняют заповедь, подставляя щеку за щекой. В своих несбывшихся ожиданиях Антипа мог презреть и осмеять малохольного пророка, но им-то кого презирать, кого уничижать, кроме самих себя? Им ничего не остается, как оплакивать безвинную кровь Спасителя. Где же безвинную, скажут, коль оказался лжеспасителем, а коли не оказался, тогда и подавно чего тут оплакивать. О себе плачьте, дщери иерусалимские. Что они и делали – несчастные, обманутые, слабые, даже не имевшие сил в этом признаться и разбежаться, подобно его ученикам.

Голенький лежал он на коленах у Мэрим. Матерь скорбей изваяна из того же камня, на котором будет он умащен и которым будет заложен – благоуханный, обвитый плащаницей. Камни – они живут, они живые существа, они умеют петь:

На речке на студеной, на Москва-реке,
Купался бобер, купался черный.
Не выкупался – весь выгрязнился!
Накупавшись, бобер на гору пошел,
На высокую гору стольную.
Обсушивался, отряхивался,
Оглядывался, осматривался,
Не идет ли кто, не ищет ли что?
Охотники рыщут, черна бобра ищут,
Хотят бобра убити, лисью шубу сшити, бобром опушити,
Царя Володимира обрядити.

Да, камни поют. Но помните: это обратное превращение Бедлама в Вифлеем, сумасшедшего дома в рождественские ясли. Это уже пьеса, поставленная силами душевнобольных. Это симуляция жизни, симуляция здоровья – камнями.

Мздоимцы тоже здесь. Положив мечи под голову, стерегут они каменную дверь – от тех, кто снаружи, или от того, кто внутри, Бог весть. Иудеи пошли просить префекта об охране – чтоб ученики не выкрали тело, а после не сказали: вознесся, как Илия.