Тем не менее мне известно, что несколько раз КГБ пытался разыскать меня. Осенью 1983 года КГБ устроил так, чтобы несколько писем Натальи, миновав все рогатки, дошли до меня. КГБ рассчитывал, проследив их путь ко мне, узнать мой адрес. По соображениям безопасности, я не могу рассказать, как была обнаружена и нейтрализована эта уловка. Достаточно сказать, что план КГБ не сработал.
Следующая попытка найти меня была более драматического свойства, и мне просто повезло, что и она провалилась. Но я не сомневаюсь, что КГБ изобретет что-нибудь еще. Они намерены убить меня — я это знаю. Но я не часто думаю о смерти. Однако американцы часто спрашивает меня об этом.
„Что вы чувствуете, мистер Левченко, зная, что вас приговорили к смертной казни?”
Когда я предлагаю своим слушателям задавать вопросы, прежде всего, как правило, мне задают именно этот вопрос. Мне приходится слышать его так часто, что порой он приводит меня в негодование. Как-то недавно я пожаловался на это одной своей приятельнице.
— Иногда, — сказал я, — мне кажется, что кое-кто из этих людей был бы не против испытать легкий ужас при виде того, как неожиданно появившийся агент КГБ убивает меня на их глазах.
— Ты абсолютно неправ, Стан. Они спрашивают тебя об этом не из кровожадности. Ты что, не понимаешь, что для них ты — смелый человек, рискующий своей жизнью. И помни: ты слышал этот вопрос тысячу раз, но тот, кто задает его тебе, спрашивает впервые.
Она права, конечно. Мои слушатели и в самом деле вроде как стремятся выявить внешние признаки сходства между мною и ими, и потому я стараюсь всячески демонстрировать им, что я такой же, как они. На вопрос, обычный ли я человек, я отвечаю: конечно?
После того, как была отменена система прямой телефонной связи с СССР и я уже не мог дозвониться Наталье и сыну, я нашел личный канал для доставки им моих писем. В конце 1983 года КГБ был уже близок к тому, чтобы нащупать этот канал. В последних двух письмах Наталья призывала меня „прекратить выступать перед публикой” и ничего не писать о советской системе, поскольку „такие действия только вредят ей и сыну”. Подобные фразы были абсолютно ей не свойственны. А кроме того, Наталья могла только от КГБ узнать о моих выступлениях и о публикации моих статей. Мой прошлый опыт в такого рода делах не оставлял сомнений насчет того, что КГБ продиктовал ей слова этих писем. Я понял, что надо тут же прекратить эту переписку — не только в надежде, что тогда КГБ оставит Наталью и Александра в покое, но и потому, что, выследив маршрут писем Натальи, КГБ постарается обнаружить, где я скрываюсь.
Советская охранка со всех сторон обложила Наталью. У нее конфисковали практически все накопленное нами за долгие годы. Они заставили ее подписываться под глубоко чуждыми ей словами. Иные из ее писем они подправляли своей рукой. Я смирился с тем фактом, что в этой жизни уже никогда не увижу Наталью. Советские власти никогда не разрешат ей выехать за границу. Когда я еще несколько раз пытался что-то сделать ради ее выезда, мне было сказано, что она „отказалась от намерения эмигрировать из СССР”.
Я не могу смириться с тем, что у меня нет надежды вызволить из Советского Союза моего сына. Три года назад Александр пытался поступить в вуз, но КГБ велел директору вуза отклонить его заявление о приеме. Сейчас он в армии, где-то в Сибири. Логика подсказывает мне, что у меня практически нет никаких шансов вытащить его из Советского Союза, но мне трудно принять эту логику.
О, да, я — обычный человек. В достаточной степени человек, чтобы знать, что дорогие мне люди страдают из-за моих поступков, совершенных по идеологическим мотивам. Но я хочу, чтобы та сволота, что мучает их за-за меня, знала, что, несмотря на все угрозы, я буду по-прежнему говорить людям во всем мире правду о советской системе. Такую миссию предназначила мне моя судьба. На заключение сепаратного мира я не пойду.
Глава десятая
МОЯ ЖИЗНЬ В МОИХ СОБСТВЕННЫХ РУКАХ