Против течения на велосипеде

Надежда — темноволосая женщина лет сорока с густыми сросшимися на переносице бровями и низким голосом, вид у неё пасмурный, уставший. Вот она открывает ржавый навесной замок на покосившейся двери старого бревенчатого дома. Мы заходим следом за хозяйкой. Внутри дома, кажется, ещё холоднее, чем на улице. Пахнет сыростью и старыми вещами: на вешалке у входа висит несколько ватных телогреек. Половицы под ногами скрипят, пол застелен выцветшими домоткаными дорожками — раньше я видела такие только в фильмах. В углу над кухонным столом божница, прикрытая ветхой занавеской. На стенах развешаны чёрно-белые семейные фотографии под большим общим стеклом и отдельный портрет мальчика, сделанный, пожалуй, ещё в начале прошлого века то ли на плотном картоне, то ли на прямоугольном кусочке ДВП. Кажется, что мальчик смотрит прямо на тебя так серьёзно, решительно и словно вот-вот что-то спросит. Стало не по себе, и я невольно отвела взгляд от мальчика, осмотревшись кругом: дом состоит всего из двух

маленьких комнат, наверное, здесь жила небольшая семья. В спальне к потолку прикреплён железный крюк для детской люльки. Впервые мы увидели и русскую печку, на которую можно забраться и полежать холодным вечером.

— Эту печку, — показывает Надежда на большую печь с заслоном, разделяющую кухню и комнату, — не топите, сто лет её уже никто не чистил, да и не умеете вы, поди, такую топить-то? А согреться или сварить чего — вот буржуйка. Сам придёт, дрова принесёт вам. Тётка моя как померла, так и не живёт здесь никто уж третий год. За зиму промёрз дом, если не затопить — околеете ночью. Вот корыто, вот ведро, за водой ходить на колонку через пять домов вверх по улице. Ну, смотрите, решайте, будете жить тут или нет, — окончила «презентацию» Надежда, слова её падали, будто поленья, колотые топором: тяжёлые, твёрдые, ясные. Казалось, она совершенно не заинтересована в сделке.

Дом мрачный, как в общем и сама Надежда. Кажется, что не мы выбираем жильё, а сам дом вместе со своими жителями, глядящими с портретов, присматривается к нам: принять нас или нет… Время здесь будто внезапно остановилось, и всё замерло в один миг. Но есть в этом доме какая-то самобытность, настораживающая, даже пугающая порой, и потому притягательная таинственность. В большом зеркале трюмо я нечаянно увидела наши с Жекой растерянные озадаченные лица. Мы переглянулись: нет, этот дом только с виду так просто устроен: «вот корыто, вот — ведро», за внешней простотой явно стоит какой-то секрет, загадка, что ли. И мы остались, чтобы её разгадать.

Надежда ушла, дверь жалобно скрипнула ей вслед, и стало совсем тихо. Однако тишина этого дома оказалась обманчивой: стоило нам остановить разговор, как начинало казаться, что от портретов ползёт едва слышный шёпот… Он подступает со всех сторон, усиливаясь, превращаясь в неразборчивый гомон: люди на фотографиях что-то бубнили, переговаривались, ухмылялись над нами… Вот ещё немного, и они сойдут со снимков, рассядутся здесь, у печки, скрипя старыми рассохшимися стульями…

— Жутковато здесь, — призналась я вполголоса.

Женька принялась подметать в сенях, а я прошла в спальню к шкафу. Но чей-то беглый взгляд скользнул по моей спине. Я резко обернулась — сзади никого.

— Странно, почему их родственники не убрали вещи… Этих людей давно нет, а вещи сложены так, будто кто-то всё ещё их носит… Это же нехорошо, нельзя так… Как мы здесь будем ночевать?.. — Женька обвела взглядом жилище.

— Видите, ничего мы тут не трогаем, кричать и буянить не будем, разрешите нам, пожалуйста, у вас немного погостить, — я начала договариваться с «хозяевами» и Жека, кивая головой, глядя умоляюще на портреты, подхватила: «Даа!».

И мы решили, что независимо от того, примут нас «хозяева» или нет, страшно нам будет ночевать здесь или весело — в любом случае, нам были нужны вода, еда и тепло. А потому Жека принялась знакомиться с буржуйкой, а я взяла ведро и отправилась на колонку за водой.

В печке потрескивали поленья, кривая металлическая труба дымохода нагревалась и издавала квакающие звуки. Тепло из кухни медленно поплыло в комнаты, угрюмый брошенный дом стал понемногу согреваться и будто выдохнул, обмяк, отпустив свои тревоги. Из щелей пола побежали пауки, под наличниками на окнах проснулись серые бабочки и полетели к теплу, наверное, решив, что холода окончательно ушли. На буржуйке в маленькой кастрюле кипели гречка и сосиски, рядом в ковше грелась вода на чай.

— Поеди-и-им! — с наслаждением протянула Жека, потирая ладони.