Против зерна: глубинная история древнейших государств

Весьма показательно, хотя прискорбно, что так много чернил было потрачено на описание варварских государств, а также империй, которые они разрушили. Как столицы государств доминируют в новостях, так они доминируют в исторических описаниях. Более беспристрастная версия истории запечатлела бы взаимоотношения сотен мелких государств с тысячами безгосударственных соседей, не говоря уже о хищнических и союзнических отношениях безгосударственных народов. Например, в описании Афин в годы Пелопонесских войн Фукидид обсуждает десятки горных и равнинных народов: с царями и без царей, союзников, данников и врагов Афин. Любая из этих пар, будь нам известна история их взаимоотношений, неизмеримо бы расширила наше понимание взаимоотношений государств с их безгосударственными соседями.

Золотой век?

Я убежден, что в истории был длительный период, измеряемый не столетиями, а тысячелетиями, начавшийся с появления первых государств и закончившийся лишь четыреста лет назад, который можно назвать «золотым веком» для варваров и безгосударственных народов в целом. На протяжении большей части этой эпохи не существовало политического огораживания, характерного для современных национальных государств. Постоянные пространственные перемещения, открытые границы и смешанные хозяйственные стратегии были отличительной чертой этой эпохи. Даже исключительные и обычно недолговечные империи, существовавшие в эту длинную эпоху (Римская, Хань, Мин, а в Новом Свете государства-сверстники майя и инков), не могли помешать широкомасштабным перемещениям населения по своей политической орбите. Сотни мелких государств возникали, недолго процветали и распадались на составные социальные элементы – деревни, кланы или группы. Жившие в тот период люди искусно меняли хозяйственные практики, как того требовали обстоятельства: отказывались от плуга ради леса, от леса – ради подсечно-огневого земледелия, а от него – ради скотоводства. Хотя рост населения способствовал интенсификации хозяйственных стратегий, хрупкость государств, их подверженность эпидемиям и огромная безгосударственная периферия не позволяют говорить о чем-то вроде государственной гегемонии по крайней мере до 1600 года. До тех пор значительная часть мирового населения никогда не видела (обычного) сборщика налогов, а если и видела, то все равно могла сделаться фискально невидимой.

Нет необходимости настаивать на квазипроизвольной дате 1600 года – это примерное окончание великих евразийских варварских волн: морских набегов викингов с VIII по XI век, великого царства Тамерлана в конце XIV века, завоеваний Османа и его непосредственных наследников. Между этими волнами варвары разрушали, грабили и завоевывали сотни мелких и крупных государственных образований и вынуждали миллионы людей переселяться. Варварские волны были и великими рабовладельческими экспедициями: главным призом этих кампаний были не только драгоценные металлы, но и люди на продажу. После 1600 года набеги не столько прекратились, смешавшись с торговлей, сколько стали более фрагментированными. Эдвард Гиббон, сравнительно редкий голос, которому есть что сказать от лица язычников, задался вопросом, остались ли в Европе в конце XVIII века «варвары» (он говорил о берберийских пиратах в Македонии и высокогорных шотландцах, отмечал, что европейцы присоединились к арабам, прочесывая рабовладельческие порты африканского континента в поисках рабов). За пределами Европы и Средиземноморья набеги, торговля и рабовладение оставались основными видами деятельности горных народов в Малайском мире и в высокогорьях Юго-Восточной Азии. По мере того как росли государства и долговечные пороховые империи, возможности безгосударственных народов совершать набеги и контролировать небольшие государства сокращались со скоростью, которая зависела, в первую очередь, от региона и его географии.

Древнейшие государства, благодаря своим торговым возможностям, которые были дополнены набегами и защитным рэкетом, представляли собой качественно новое окружение для безгосударственных народов. Значительная часть мира вокруг них обрела ценность: они могли в полной мере участвовать в новых торговых отношениях, не превращаясь в подданных государств. Случались периоды, когда отказ подданного государства от плуга в пользу скотоводства и собирательства на суше или на море представлял собой одновременно рациональный экономический расчет и стремление к свободе. В подобные моменты соотношение варваров и государственных подданных, видимо, менялось в пользу первых, потому что жизнь на периферии была более, а не менее привлекательной.