Читаем Противоядия полностью

Этот господин с тростью, только что уехавший из Рондона (я думал, что он хромает по той же причине, что и я, но, увы, это была не авария, а другой случай), сказал мне: «Еще желаю вам больших успехов в творчестве». «Вам также»,—сказал я ему. «Я не работаю, мне 83 года»,—сказал он.

У него перелом шейки бедренной кости. Это лучше.

Я боюсь «другого» случая. Сохрани Бог! Я хромаю. Я привыкаю. Это—моя вторая натура.

Для этого 80-летнего господина, в прошлом кинематографиста, я—молодой человек: у меня будут другие, много других произведений.

Я этого желаю. Я на это слегка надеюсь. Но да поможет мне Бог.

* * *

После Канта мы все знаем, что то, что мне кажется, не является тем, чем оно мне кажется. То, что мне ка-жется, кажется мне согласно структурам моего сознания, записанного во времени. То, что есть для меня время, записано для меня в пространстве, то, что есть для меня пространство, является мне благодаря структурам.

Ограниченный категориями сознания пространства— времени, я не знаю, как и кем придуманы эти категории, меня ограничивающие,— я бы хотел быть вне ограничений. Я всегда хотел быть вне ограничений. Я знаю, что есть ограничения. Хотя бы это. И так всегда.

И я считаю, пусть Это все-таки представляется так, как мне кажется.

Ох уж эти онтологические маски Вещи в Себе.

* * *

21 августа

Я принимаю слишком много лекарств. Это приводит меня в туманное и сонливое состояние. Я не способен читать, думать и даже писать.

Позднее

Страх, беспредельный страх потерять оставшуюся у нас с Родикой силу интеллекта.

После полудня спал. Я чувствую себя лучше. Все же я думаю, что написанное мной после июля 1986 года достаточно хорошо. Родика выписывает целые истории из книг, прочитанных ею недавно. У меня неприятные покалывания в руках, в спине, целый день меня терзает страх, беспокойство. Депрессия. Депрессия.

Но об этом не говорится. Для чего читать, если забываешь, что читаешь? Для чего говорить, если забываешь, о чем нам сказали, о чем мы говорим. Роди смелая: я думаю—ибо мы этого не обсуждаем,— что она понимает эту опасность.

Пустота: как черные пятна, пятна ночи... Не признавать. Не говорить.

Я перечитываю эти пол страницы. И вижу, что Достаточно хорошо понимаю ситуацию. А это ее отрицает, опровергает ее.

Не публиковать эти полстраницы? Да, особенно если с нами что-либо произойдет. Для того чтобы знать, что увидел, что узнал.

Что станется с Мари Франс?

А если это всего лишь мое обычное беспокойство? Если завтра я вновь оживу? Если... Все, что есть, может или должно называться. Все, что происходит с человеком, (должно) может интересовать человека...

* * *

Родика мне прекрасно проанализировала «Социализм и христианство» (переписка) Толстого. Это меня успокаивает на его счет. И на мой счет также.

Она говорит мне, в частности, что Толстой утверждал, будто он читал «Отче наш» много раз на дню.

Однако сколько помарок в этих только что написанных мною строчках!

Я буду делать, как Толстой, пока буду помнить об этой молитве...

Загрустил, подумав: что остается, если память опустошается; что остается; память души, она существует? Является ли она вечной? Бессмертной?

Мне помнится, отец Ансель думал, что воспоминания его жизни не учитываются и что настоящая личность создается «в другом месте». Что он хотел сказать? Настоящая личность — человек в себе?!

* * *

Я хотел поговорить о каких-то других вещах, нежели моя история или истории моих близких. Я, который претендовал «на поиск» Абсолюта. Тщетный поиск, возможно или несомненно, но поиск необходимый

Я хотел писать, потому что «меня интересовало Божественное». Я уже заметил, что больше меня привлекали мне подобные, смертные. Но эти страницы, увидят ли они свет? И тогда... и тогда... чему я научил? Чему я сам себя научил, сверх моего незнания?

Знать, что пребываешь в незнании, лучше, чем не знать, что не знаешь.

Нужно стараться продолжать во что бы то ни стало, заставлять голову думать, заставлять думать...

Я чувствую себя лучше. Машина еще более или менее работала. Заставим работать и ноги... Родика, дорогая, не прогуляться ли нам по парку?

* * *

Со своими страхами я погружаюсь в себя. Я занят, я обеспокоен своими страхами. Я погружаюсь в себя. Вместо того чтобы творить молитву, которая возвышает меня над самим собой.

* * *

Но пойдем прогуляться, дорогая, пойдем! Для моциона. Моцион «создан для движения»...

Мне все же кажется, что я хожу хуже, чем в последнее время. Равновесие у меня менее устойчивое и менее уверенное...

В апреле или в мае?.. Я падал трижды или четырежды. Конечно, поражен мозжечок, двигательный центр. Но, несмотря ни на что, я чувствую себя странно оглушенным... спокойствие, какое-то благословенное, нежданное спокойствие. Какая благодать!.. Только бы это не проходило!

* * *

Когда я гуляю, я смотрю только на себя. С трудом вижу, куда ступать. Родика смотрит вокруг. Она восклицает: «О, какие прелестные клумбы!»

Вчера, когда я был поглощен своими печальными мыслями, она мне сказала: «Я понимаю, что тебе не

очень весело. Но ты сидишь такой мрачный, слова не скажешь!»

Перейти на страницу:

Похожие книги

188 дней и ночей
188 дней и ночей

«188 дней и ночей» представляют для Вишневского, автора поразительных международных бестселлеров «Повторение судьбы» и «Одиночество в Сети», сборников «Любовница», «Мартина» и «Постель», очередной смелый эксперимент: книга написана в соавторстве, на два голоса. Он — популярный писатель, она — главный редактор женского журнала. Они пишут друг другу письма по электронной почте. Комментируя жизнь за окном, они обсуждают массу тем, она — как воинствующая феминистка, он — как мужчина, превозносящий женщин. Любовь, Бог, верность, старость, пластическая хирургия, гомосексуальность, виагра, порнография, литература, музыка — ничто не ускользает от их цепкого взгляда…

Малгожата Домагалик , Януш Вишневский , Януш Леон Вишневский

Публицистика / Семейные отношения, секс / Дом и досуг / Документальное / Образовательная литература
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Американский историк, политолог, специалист по России и Восточной Европе профессор Даллин реконструирует историю немецкой оккупации советских территорий во время Второй мировой войны. Свое исследование он начинает с изучения исторических условий немецкого вторжения в СССР в 1941 году, мотивации нацистского руководства в первые месяцы войны и организации оккупационного правительства. Затем автор анализирует долгосрочные цели Германии на оккупированных территориях – включая национальный вопрос – и их реализацию на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, на Кавказе, в Крыму и собственно в России. Особое внимание в исследовании уделяется немецкому подходу к организации сельского хозяйства и промышленности, отношению к военнопленным, принудительно мобилизованным работникам и коллаборационистам, а также вопросам культуры, образованию и религии. Заключительная часть посвящена германской политике, пропаганде и использованию перебежчиков и заканчивается очерком экспериментов «политической войны» в 1944–1945 гг. Повествование сопровождается подробными картами и схемами.

Александр Даллин

Военное дело / Публицистика / Документальное