Я не люблю театр. Я вижу слишком ясноАктера в Гамлете, за сценою кулису,Партер же… о, партер, он выглядит прекрасно!Мне, правда, иногда вдруг больно за актрису.Но я люблю концерт. И лица погруженныхВ простор, вдруг созданный дрожаньем первой скрипки,В мир звуков, дарящий глубинам утомленныхТо скорбь его души, то ласковость улыбки.Бросаю часто я наброски за колонкой:Я сохранил из них – горбатого больногоИ профиль женщины с ним рядом, бледной, тонкой,Глядевшей холодно, задумчиво и строго.В них драма чуялась – как будто тени смертиПо лицам шли – ее и грустного урода…Я подписал потом набросок мой в конверте –Под ней – Esmeralda, под ним же Quasimodo.Я помню, рос тогда в прелестных, тихих мукахНапев оркестра и… Как слез просило чувство!Не знаю почему. Что было в этих звуках?Но разве речь людей нам передаст искусство…Но если б женщина, красивейшая в свете,Вдруг вспомнила б свое, пусть грустное, паденье,Так это, может быть, напомнило бы этиАккорды странного и робкого волненья.
В ЗАБЫТЬИ
Лежу один; будто смятый;И чую – мне жутко тут.Где-то идут солдаты,Барабаня, солдаты идут.Все нити, все, с миром странноОборваны; все слова…Грубая где-то пьяноЖизнь хохочет, шагает – раз, два!Шагают в такт… Ровно, звонко.Отбросил волну портьер.Гордо звеня шпажонкой,Фатоватый идет офицер.Мне кажется жизнь ужасной,Жизнь этой толпы людей,Сытой, здоровой, красной,Новгородцев, смолян, вятичей…Прошли. Ложусь. Пусто, слепо…Портьеры забыл спустить.Странно, смешно, нелепо:Барабанят и любят ходить.